Андрей Калиниченко - В небе Балтики
- Уже позади.
- Надо садиться. Суханов взглянул на карту:
- Курс тридцать градусов!
Колесников вел машину на одном моторе. Стрелка бензиномера быстро приближалась к нулю. Но аэродром находился уже рядом. Недалеко от опушки соснового леса Николай увидел белое полотнище посадочного "Т". А через несколько секунд он удачно приземлил самолет на незнакомом аэродроме.
Вечером в столовой собрались летчики всех эскадрилий. За ужином мы обычно узнавали все новости истекшего дня. Затем, не торопясь, шли к автобусу и отправлялись в общежитие отдыхать. В дороге напряжение от боевой работы немного спадало и кто-нибудь из товарищей нередко просил Гришу Буланихина:
- Гриня, давай!
Гриша, по обыкновению, не заставлял себя упрашивать и заводил песню-пародию на мотив "Калинки". Все дружно подхватывали ее. Нервы расслаблялись, сердца добрели, души успокаивались.
Но в этот раз мы возвращались домой молча. Не было с нами ни запевалы Буланихина, ни весельчака Арансона.
- Как думаешь, холодная сейчас вода в Ладожском озере? - тихо спросил я Юрия Косенко.
- Не знаю, а что?
- Мы со штурманом видели, как над озером из горящей машины кто-то выпрыгнул с парашютом. Жив ли он?
Юрий промолчал. Снова наступила тишина. А меня не покидали мысли о том, что произошло над Синявино. Над целью появилось всего четыре "фокке-вульфа". А наших там было двадцать четыре пикировщика и восемнадцать истребителей. И все-таки фашистам удалось поджечь два советских самолета. Опять эта беспечность! Как был прав Василий Иванович Раков, когда говорил, что "если ты окажешься спиной к врагу, то станешь мишенью".
В ту ночь я долго не мог уснуть. Через открытое окно виднелся край ночного неба. На фоне проплывающих прозрачных облаков луна казалась бегущей по волнам серебристой лодкой.
Сон не шел. Я старался освободиться от придавивших меня мыслей, думать о чем-то другом. И только далеко за полночь забылся в желанной дреме...
А на следующее утро чуть свет снова все собрались на аэродроме. Техники, механики и оружейники осматривали и готовили самолеты, а мы коротали время в землянке, ожидая боевого вылета. Вошел майор Бородавка.
- Слышали, летчик Арансон и его стрелок-радист Леонтович вернулись, радостно сообщил он.
Все бросились к Бородавке с расспросами. Но он сразу заявил, что никаких подробностей не знает.
- Сообщили из штаба полка по телефону, - отчеканил он, предупреждая появление новых вопросов.
Почему вернулись только двое? А где штурман Толмачев? Как им удалось остаться в живых? Ведь их самолет пылал словно факел и при падении взорвался. Сам видел. А может быть, было иначе? В горячке боя один за всем не усмотришь. Истина устанавливается на основе показаний нескольких очевидцев.
Арансона я увидел в тот же день. Вместе с механиком он осматривал новый самолет, который ему выделили вместо сгоревшего. Летчик, как всегда, был бодр и словоохотлив, словно с ним ничего не произошло. Мы подошли к рейфуге вместе с Сохиевым. Хотелось узнать подробности его последнего полета.
- Как же все получилось? - спросил я Леву. Лицо Арансона стало сразу серьезным, задумчивым.
- Прозевали, братцы, вот и получилось, - с грустью в голосе начал он рассказ. - Да и действовали не совсем грамотно. Оказывается, первым "фоккеров" заметил флагманский стрелок-радист Николай Ершов. Маскируясь местностью, они подкрадывались к нам снизу. Ершов решил в одиночку отразить их атаки, даже не оповестил экипаж о появлении вражеских истребителей. Он рассчитывал, что все сами увидят, как он открыл огонь по "фокке-вульфам", и примут меры для обороны. А получилось по-иному. Напоровшись на пулеметные очереди Ершова, фашисты отвернули вправо и снизу пристроились ко мне. Мы их увидели, когда мой самолет загорелся. Стрелок-радист Леонтович успел дать по "фоккерам" только одну очередь. Те подвернули еще правее и подожгли "пешку" Буланихина.
- Куда же смотрели истребители прикрытия?
- "Яки" в это время находились выше группы пикировщиков, - продолжал Арансон, - и тоже ничего не видели. Пламя быстро распространилось по всему моему самолету. Под нами была уже своя территория. Я сорвал фонарь кабины и приказал экипажу покинуть машину. Штурман Толмачев не смог открыть нижний люк - его заклинило. Тогда он выбросился вверх из открытой кабины. Воздушным потоком штурмана отбросило назад. "Командир, Толмачева зажала антенна!" крикнул мне стрелок-радист. Тело штурмана зацепилось за провод самолетной антенны и безжизненно повисло на хвостовом оперении. Пламя ворвалось в кабину. Мысль работала с молниеносной быстротой. Я лихорадочно переводил взгляд то на бушующий впереди огонь, то на Толмачева. Мне казалось, что я слышу его крики... Конечно же, он кричал! Разве можно не кричать, когда горишь заживо! "Толмачев отцепился и пошел вниз!" - снова доложил Леоптович. "Прыгай, немедленно прыгай!" - приказал я стрелку-радисту. Леонтович прыгнул, за ним покинул машину и я.
Арансон опустил глаза и тихо добавил:
- На земле мы нашли Толмачева мертвым. Он лежал у овражка, затянутый в парашютные лямки. Кольцо не было выдернуто. Подошедшие к нам солдаты помогли похоронить его.
Слушая Арансона, я мысленно воссоздавал картину минувшего боя и снова приходил к выводу: в групповом полете ошибка одного человека может иногда стоить жизней многих товарищей.
Днем в перерыве между вылетами командир полка собрал все экипажи. Были приглашены и летчики-истребители, прикрывавшие нас в полете.
- Предстоит важное задание, - с видом знатока высказал предположение Пасынков.
До этого командир поступал именно так. Когда полк получал трудное задание, он непременно сообщал его и летчикам-истребителям. Но теперь...
- Выходит, воевать разучились?! - строго спросил Курочкин, в упор рассматривая нас.
Мы поняли: будет разнос. Вид у командира был озабоченный и суровый полк понес большие потери. И виноваты в этом прежде всего мы сами. И все-таки было непонятно, почему он так резко говорит с нами.
- Дисциплины нет в воздухе! - ругался Курочкин. Всем досталось на этом своеобразном совещании.
А когда оно закончилось, и у нас разгорелись страсти. Особенно сильно критиковали Ершова за его самоуверенность.
- Виноват, братцы. Больше никогда такого не повторится, - только и мог сказать Николай в свое оправдание.
Досталось на орехи и нашим собратьям - летчикам-истребителям.
- Вы только и заботитесь - о запасе высоты, - наседал на Кудымова Пасынков. - Заберетесь на верхотуру и не видите, как "фоккеры" к нам снизу подходят. Потому и не успеваете отбить их атаки.
Когда долгое время летаешь с товарищем на боевые задания, можешь в глаза говорить ему о его слабостях и ошибках. И он не обидится. Еще долго предстоит идти вместе по суровой и опасной военной дороге. Кому же хочется по-дурацки сложить голову! В честной, принципиальной критике проявлялись крепость дружбы авиаторов и полное доверие их друг к другу.
