Иван Тюленев - Через три войны
Помню, как-то сидели мы в блиндажах. При появлении полковника дежурный унтер-офицер Прокофьев подскочил к нему с рапортом. При этом назвал его "господин полковник". Его высокоблагородие всего передернуло от такого обращения. Еще бы!
Дороган служил в свите его величества, с гордостью носил золотые вензеля монарха. Правда, к этому времени ему пришлось снять "высочайшие вензеля".
С трудом подавив раздражение, командир полка горько улыбнулся:
- Вот, господин унтер-офицер, мы теперь с вами равные, я уже не высокоблагородие, а некий демократ - гражданин, как и вы.
- Так точно! - гаркнул в ответ Прокофьев.
Это еще больше разозлило Дорогана. Он поспешил переменить тему разговора:
- Ну как, довольны солдаты службой при Временном правительстве?
- Службой-то довольны, вашбр... виноват, господин полковник, - ответил Прокофьев.
Высокомерная, снисходительная улыбка на лице Дорогана словно говорила: понимаю, трудно переключиться с "благородия" на "господина".
После непродолжительной паузы Прокофьев выпалил:
- Да вот только солдаты жалуются на войну. Все спрашивают, когда она кончится. Устали очень. Да и из дому вести плохие идут - голодают семьи...
Лицо Дорогана посуровело.
- Передайте, господин унтер-офицер, солдатам, чтобы они не беспокоились. Временное правительство примет все меры, чтобы улучшить положение их близких. А воевать, братец, нам нужно до победного конца, иначе наши союзники обидятся.
Прокофьев молчал, солдаты переглядывались между собой, улыбаясь в усы, и тоже молчали.
Командир эскадрона Козлов, сопровождавший Дорогана, предложил ему пойти на командный пункт, и они вышли из блиндажа.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - сказал Кулешов, махнув рукой в сторону ушедших офицеров. - Воюй до победного конца. А где он, этот конец? В могиле?..
В этот день многие солдаты писали письма домой. Каждый сообщал семье, что, видимо, вернется не скоро. Что царь, что Керенский - одна шатия, и направление у них одно: сиди, солдат, в окопах, пока не сгниешь...
Вечером после дежурства зашел к нам в землянку связист Смолин и рассказал о подслушанном разговоре между полковником Дороганом и ротмистром Козловым:
- Дороган приказал командиру эскадрона брать на заметку пораженцев и изолировать их, а наиболее активных направлять в штаб полка.
Это сообщение Смолина обеспокоило солдат и в то же время еще более укрепило их решимость отстаивать свои права, бороться за прекращение войны.
В апреле в нашем полку и его подразделениях были созданы солдатские комитеты. В полковой комитет входили по одному выборному от эскадрона, команды и пять офицеров полка: тридцать выборных от четырех тысяч солдат и пять представителей от двадцати офицеров.
В президиум комитета были выбраны в основном офицеры, как наиболее грамотные и образованные. Но оказалось, что настроены они были отнюдь не революционно. Офицеры первым долгом осудили пораженчество, занялись выявлением "неблагонадежных" солдат, развернули агитацию за продолжение войны до победного конца. Их довод на первый взгляд звучал убедительно: "Заставим немцев подписать мир, а тогда айда по домам!"
Такая деятельность офицеров привела к тому, что на некоторых общих собраниях голосовали за резолюции, призывавшие к наступлению на фронте.
Но все же и мы кое-чего добились. На одном из собраний постановили послать в столицу делегацию, которая все выяснит и по возвращении доложит о том, что происходит в тылу и какого направления нам, фронтовикам, держаться в дальнейшем.
Делегацию избрали в составе четырех человек: от офицеров подполковника князя Абхазия и ротмистра Гутьева, от солдат - Давыдова и меня. Нам с Давыдовым солдаты дали наказ ясный: узнать, когда будет заключен мир, скоро ли передадут землю крестьянам, и потребовать, чтобы при дележе земли не забыли о тех, кто сидит в окопах.
У делегатов-офицеров были, конечно, свои планы. Накануне нашего отъезда меня и Давыдова вызвал к себе князь Абхазии. Говорил он с нами мягко, отеческим тоном. Но слова его нам не понравились. Он заявил, что по приезде в Питер мы все четверо первым делом пойдем к военному министру Временного правительства Гучкову и заверим его, что личный состав 5-го Каргопольского драгунского полка исполнен решимости продолжать войну до победного конца, что состояние духа у каргопольцев боевое.
Мы перечить не стали, а когда вышли от князя, Давыдов усмехнулся:
- Боевое-то оно боевое, только в другую сторону.
В общем, мы договорились в пустые пререкания с офицерами не вступать, а действовать по старому фронтовому правилу - осмотрительно, сообразуясь с обстановкой, но помня главное - выполнить поручение наших товарищей однополчан.
Приехали мы в Петроград б апреля по старому стилю.
Столица оглушила нас разноголосым шумом. На вокзале и привокзальной площади юркие мальчишки с кипами газет под мышкой выкрикивали звонкими голосами последние новости.
Немного пообвыкнув и осмотревшись, мы стали прислушиваться к тому, что выкрикивали газетчики. И что же оказалось - эта братва орала в полный голос то, о чем мы не решались говорить вслух, чтоб не попасть на заметку начальству!
- Долой войну! - пищал светловолосый шкет, штопором ввинчиваясь в толпу.
- Долой войну! - вторил другой.
Эти два слова, звучавшие для нас как сладчайшая музыка, сливались в одно звонкое:
- Долой войну! Долой войну! Долой войну!
Чем дольше мы прислушивались, тем больше ликовали. Мальчишки-газетчики провозглашали то, что нам, солдатам 5-го Каргопольского полка, и на ум не приходило:
- Долой министров-капиталистов!
- Мир без аннексий и контрибуций!
"Контрибуция", "аннексия"... Мы, признаться, даже слов таких не слыхали. Но раз "Долой войну", "Долой министров-капиталистов", значит, и это что-то важное, хорошее...
Столкнувшись с богатейшей возможностью получить полную информацию, мы даже растерялись: привыкли на фронте, что газета в окопах - целое событие.
Когда наши офицеры вышли из вагона первого класса и присоединились к нам на перроне, мы с Давыдовым уже держали под мышкой по охапке свежих газет.
Князь Абхазий, поглядев на наши сияющие лица, поморщился, как от зубной боли.
- Сейчас - прямо к министру, - заявил он, - а газетами займетесь на досуге!
Здесь на вокзале мы были равными, не то что в окопах, и я решительно возразил:
- Нет, сначала в Петроградский Совет.
Князь криво усмехнулся:
- Кто тут старший? Или прикажете считать, что вы больше не солдаты, а я не ваш офицер?
Тон его подействовал, сказалась привычка к беспрекословному повиновению офицеру, и мы с Давыдовым молча последовали за Абхазием.
