Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
В 1924 году Советский Союз заключил с Китаем договор о совместном управлении Китайско-Восточной железной дорогой, в Харбин стали приезжать советские граждане, и население города резко возросло, достигнув двухсот тысяч. В то время это был самый большой русский город за пределами России; русские чувствовали себя здесь дома и не считались «иностранцами».
В Харбине жили самые разные общественные группы, и город делился на кварталы, каждый из которых имел свое собственное лицо. Как и во многих европейских городах, в Харбине были парки, широкие бульвары, солидные кирпичные дома, большие магазины, специализированные лавки, кафе и рестораны. По шумным улицам ходили трамваи, ездили такси, автобусы и русские извозчики, зимой менявшие экипажи на сани. Деловой центр города находился в районе, называемом Пристань, близко от реки Сунгари (отсюда и название «Пристань»). Вдоль реки располагались фабрики и мастерские.
Первые русские поселенцы построили здесь роскошные дома и особняки. Главный жилой квартал назывался «Новый город». Вдоль широких улиц росли деревья, за заборами виднелись чудесные частные сады. Здесь теперь селились члены правления Китайско-Восточной железной дороги и высшие советские чиновники. На окраинах располагались более бедные районы, где находили приют потерпевшие поражение белые воины. Сначала они занимали наспех сколоченные хибарки, но постепенно вставали на ноги и строили себе настоящие дома. Они жили обособленно, объединенные антикоммунистическими настроениями и мечтами о будущем освобождении России.
В Харбине выходили несколько русских газет, а также русские литературные и политические журналы, представлявшие весь спектр убеждений и вкусов смешанного населения Харбина. В городе были опера, симфонический оркестр, несколько театров и клубов. Каждую зиму проходили настоящие «сезоны» культурных мероприятий. Несколько высших учебных заведений выпускали инженеров, юристов, учителей и др. Были в городе русские православные храмы, библиотеки, частные школы и исследовательский институт этнической культуры с очень хорошим музеем.
Как и в Париже, где русская интеллигенция образовала собственное культурное государство в государстве, в Харбине культурная жизнь била ключом. Многие харбинские русские писатели, поэты, артисты, музыканты стали знаменитостями. Ныне уже покойный, известный артист театра и кино Юл Бринер жил в Харбине. Его семья (богатые промышленники) основала любительский театр, представления которого пользовались немалым успехом. Его сестра Вера Бринер была известной в 1940-х годах певицей.
Мы въехали в Харбин по советским паспортам. Пока отец работал главным врачом Центральной больницы, мы были обязаны жить среди «своих» и не общаться с эмигрантами. Мне это было нетрудно, поскольку после московской школы я считала себя советской девочкой и имела определенные взгляды на то, что в этом мире «хорошо», а что — «плохо ».
Нас привезли в «Гранд-Отель», самое шикарное место из всех, что я когда-либо видела, но я реагировала очень сдержанно и молчала все время, пока мы шли по застланному ковром коридору к нашим комнатам. Увидев чистую, белую, фарфоровую ванну, мама чуть не разрыдалась.
—Наконец-то, — воскликнула она, — цивилизация!
— Но, мама, — возмутилась я, — это же буржуазное упадничество! Бедные китайские рабочие голодают...
— Елена! — строго сказала мама. — Мы уже тысячу лет не мылись в ванне! А ты вообще никогда не мылась в настоящей ванне!
Меня не так-то легко было соблазнить, хотя ванна и блестела очень привлекательно. Демонстрируя чувство товарищества, я пожала руку каждому из китайских слуг, и они ушли, прыская со смеху. Некоторое время мы жили в гостинице, и мое возмущение росло при обнаружении каждого нового признака роскоши и комфорта. К тому же я очень смущалась тем, что не умела себя вести во всем этом великолепии, особенно в общей столовой. Мама успокаивала меня и говорила: «Просто смотри, как ведут себя другие, и делай так же». Ни у кого из нас не было подходящей одежды, в которой не стыдно было бы появиться в такой обстановке. К нам приставили женщину, чтобы она помогла маме сориентироваться в магазинах, но я все это решительно отвергала, с меня было вполне довольно моего бесформенного, серого, советского одеяния.
Позже мы узнали, что женщине этой поручено было наблюдать за нами и сообщать о любых политически некорректных поступках. Мама сначала терпела мое противодействие моде, но скоро ей надоело слушать мои постоянные замечания об «эксплуатируемых китайских рабочих» и «буржуазном упадничестве». Она использовала преимущество своего положения и заставила меня одеться «подобающим образом», как все. Все же я отвергла выходные платья с оборками и согласилась, хоть и неохотно, только на юбки, кофты и блузки.
Дом в Новом городе, в который мы въехали, по советским стандартам был просто невероятным. Были отдельные комнаты для меня и для сестры, большая спальня для родителей, гостиная с камином, кабинет для отца, кухня и за ней две комнаты для слуг (там жили китайский повар с мальчиком-подмастерьем и русская няня моей сестры), большой двор и чудесный сад перед домом. Для мамы и папы в этом ничего удивительного не было — они как бы вернулись к своему прежнему, дореволюционному образу жизни, но мне трудно было приспособиться к такой перемене; принять весь этот комфорт в то время, как мои сограждане в советской России терпели лишения, я переживала идеологический конфликт и очень скучала по московским друзьям и родственникам.
Мы приехали в декабре; после рождественских каникул меня отправили в школу. Это была советская школа, которой управляла китайско-советская администрация по делам детей служащих Китайско-Восточной железной дороги. Мальчики и девочки ходили в одну и ту же школу, но сидели в разных классах.
Либеральные советские методы преподавания, которые я испытала на себе в Москве, еще не дошли до Харбина, и наши учителя учили нас по-старому, с сильным упором на строгую дисциплину. Мы носили форму, должны были идти в классы парами и вставать из-за парты, обращаясь к учителю. Я считала все это абсолютно ненужным и возмущалась требованиями выучивать что-либо наизусть и тем, что отметки часто зависели от зубрежки.
Мама же считала перемену в моем школьном образовании Божьим даром. Каждый день она поджидала моего возвращения из школы и помогала мне осваивать трудные предметы. Прекрасно понимая, что до сих пор мое образование было отрывочным и несистематическим, она хотела, чтобы я наверстала упущенное, делая дома больше, чем задавали в школе. Мама также нашла возможность для меня продолжать брать уроки игры на рояле, которые я начала еще в Москве.
