Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
— «Триполи, прекрасная земля любви!..» — слышалось на всех площадях Италии.
Студенты перестали заниматься вопросом о Тренто и Триесте[28] и устраивали демонстрации, требуя завоевания Триполи. «Военная прогулка», — уверяли патриоты. Общественное мнение было достаточно умело обработано. Горе тому, кто осмеливался не верить в триполитанскую пшеницу, бананы, финики и в любовь триполитанцев к Италии! Эти арабы словно только и делали, что поджидали, выстроившись на «африканском золотом пляже», прихода итальянских судов с солдатами…
В эту легенду поверил даже кое-кто из членов социалистической партии. Пришлось кое-кого исключить из партии.
За патриотические чувства должны были расплачиваться проживавшие в Италии турки и… социалисты. Первые — за то, что они «угнетали бедных арабов», вторые — потому, что во многих городах отправление войск вызвало демонстрации, организованные социалистами. В Тоскане демонстрации приняли особенно бурный характер: разбирали рельсы, в некоторых местностях женщины с детьми ложились на пути и не пропускали поездов. Во всем этом обвинялись социалисты и турки. Поэтому магазины и дома турок были разгромлены, а социалистов сажали в тюрьмы и отдавали под суд.
На улицах развевались знамена, играла музыка, проходили солдаты.
Война! Война! И общее недовольство… Но никто не смел его выразить из страха быть принятым за турка или социалиста. Нас так и называли «турками», как позже называли «австрияками», «немцами», а еще позже — «русскими большевиками»…
В нашей секции тоже нашелся один любитель войны, знаменитый изобретатель «ортогеликоптера». Он тщетно пытался нас распропагандировать и кончил тем, что вышел из партии.
Муссолини был против войны, за что и попал под суд. У нас как раз в это время подготовлялась конференция для организации провинциальной Палаты труда. Товарищи, прибывавшие на конференцию из своей провинции, попадали за решетку. Их судили за намерение участвовать в собрании «крамольников» и приговорили к нескольким дням заключения.
Из нашей местности многие были призваны на войну. В одно из воскресений резервисты устроили демонстрацию, сильно взволновавшую обывателей и напугавшую власти. Неизвестно по чьей инициативе — только не от нас исходившей — они сошлись все на главную площадь города. Их было несколько сот человек. Не было никаких возгласов, никто даже не выступал, не провозглашал каких-либо лозунгов. Эта немая неподвижная толпа производила внушительное впечатление. Несколько офицеров, находившихся здесь, начали обходить собравшихся.
— Что вы тут делаете?
— Ничего. Освежаемся.
— Проходите, проходите!..
Никто не двинулся с места. Потом они так же внезапно и молча разошлись. Когда я прибыл на площадь с намерением произнести речь, я нашел там только нескольких солдат и множество карабинеров. На следующий день карабинеры явились за мной. Комиссар сообщил мне:
— Мы знаем все. Бесполезно отрицать. Нам известны также и ваши сообщники, которые уже все выложили. Поэтому лучше для вас сознаться.
— Сознаться? В чем?
Я прекрасно понимал, о чем идет речь, но был действительно неповинен!
— Не валяйте дурака! А вчерашнюю демонстрацию — кто ее подготовил? Мы знаем, что к вам ходит много солдат, двое из них уже сидят… Попробуйте отрицать ваши сношения с капралом Комеи и со старшим капралом Биболотти. У нас эти птицы запели!
— Значит, они умеют петь. Я пению не обучался.
— Нечего остроумничать! — вскипел комиссар. — Сознавайтесь — лучше будет.
Сознаться я ни в чем не мог. Меня обыскали и отправили в тюрьму.
— Смотрите-ка: цирюльник! — раздался голос из глубины камеры, куда меня ввели. — Каким ветром занесло?
Вопрошавший был один из моих клиентов. Его посадили за то, что он, подвыпивши, обозвал полицейского «грязным ослом». Через два дня меня выпустили.
Мои «сообщники», Комеи и Биболотти, один — социалист и другой — анархист, заходившие ко мне раньше каждый день читать «Аванти», долго не показывались после моего ареста. Наконец я получил от них записочку, назначавшую мне свидание за городом. Они рассказали мне, что сидели в тюрьме. Их допрашивал майор, сообщивший им, что я сам «запел». Им грозили, их уговаривали. Майор говорил:
— Я знаю, что вы порядочные парни, умные. Во всем виноват этот проклятый цирюльник. Мы хотим обезвредить его, а вы, как добрые итальянцы, должны помочь мне. Следите за тем, что он делает, бывайте у него по-прежнему и слушайте, что он говорит солдатам.
Этот бравый майор написал в полицию следующий безграмотный донос: «Внимательно следите за известным парикмахером, социалистом. Он плохой итальянец и развращает солдат. В воскресенье, во время демонстрации, его видели на площади. Он под сильным подозрением».
Глава IX
Патриоты. Кунео. Любовь
Между тем «арабы с золотого пляжа» отчаянно защищались. Газеты возвещали блестящие победы, но «военная прогулка», начатая в 1911 г., затянулась и по сей день. И сейчас, как в былые времена, можно время от времени прочесть на страницах фашистской печати: «Повстанцы, которых оставалось несколько человек, окончательно усмирены». Если это соответствует истине, то почему так тяжело ложатся на государственный бюджет расходы по колониям? Почему до сих пор поступают из Африки извещения о смерти солдат, извещения, которые деревенские синдики потихоньку передают семьям убитых?
Сообщения из Ливии проходили через строгую цензуру, и суд был завален делами против наших газет, печатавших статьи о войне, затеянной империалистами. Реакция свирепствовала вовсю. Однажды вечером я пошел в театр, плохонький провинциальный театр. Скверная труппа изо всех сил старалась погубить великолепную оперу «Норма». Я собрался уже уходить, как вдруг в антракте подоспела вечерняя газета с сообщением об очередной победе в Ливии. Один из актеров появился перед занавесом и огласил телеграмму. Оркестр заиграл «Королевский марш», и вся публика встала, кроме меня. Кругом засвистели, зашикали. Какой-то офицер крикнул мне:
— Турок, турок!
— Идиот, — ответил я, — отправляйся в Африку геройствовать!
Явились карабинеры и забрали меня. Вечер вышел для меня определенно неудачным. Собачий вой театральной труппы сменился нудной речью начальника карабинеров.
— Вы кончите плохо, предупреждаю вас. Лучше бы вы занимались своей парикмахерской, а не лезли в политику. Для этого существуют синьоры адвокаты… У вас на руках семья, надо подумать о ней. Прямо невероятно, что я должен постоянно говорить вам одно и то же! Кончится тем, что мне это надоест.
