Анатолий Левандовскнй - Максимилиан Робеспьер
Наказ, составленный Робеспьером, кратко формулировал программу, с которой депутат Арраса должен был выступить в Версале. Программа эта сводилась к следующему: возможность для всех граждан к занятию любой государственной должности, гарантии личной неприкосновенности, полная свобода печати, веротерпимость, пропорциональная разверстка налогов, устранение всех привилегий и злоупотреблений, ответственность агентов правительства, ограничение прав исполнительной власти.
Так, облеченный доверием своих земляков, готовый без страха и сомнений претворять в жизнь теоретически отработанные и продуманные принципы, снова собирался Максимилиан Робеспьер в путь, не без сожалений расставаясь с любимыми занятиями и родным городом. Но, разумеется, эти сожаления отступали перед надеждами и планами на будущее. Впереди маячило неизмеримо большее, чем оставалось позади: впереди была Революция.
Глава 4
На штурм твердынь!
Версаль. Сумерки. Неуютная, почти пустая комната на улице Этан, 16. За столом — Максимилиан Робеспьер. Перед ним — бумага и чернила. Он задумался и рассеянно водит пером по листу…
…Вчера… Сегодня… Завтра… Как быстро, неудержимо быстро летят дни! И каждый приносит свое, новое, подчас невероятное!
Сегодня, наконец, выдалось свободное время. Робеспьер может собраться с мыслями. Перед отъездом он дал слово своему другу Бюиссару подробно обо всем писать; кому же, как не ему, уведомлять родной Аррас о том, что происходит здесь, в сердце страны! Но обещать было легко, а вот выполнить — увы! — весьма трудно. Водоворот событий буквально закружил…
В памяти, впрочем, все свежо. События разворачиваются цепочкой, и восстановить их порядок здесь, на бумаге, коль есть досуг, право, ничего не стоит…
…Перо Максимилиана давно уже не вычерчивает узоров и вензелей. Столбиком ложатся даты, а каждая из них — это веха на двухмесячном пути борьбы…
…5 мая… Торжественное открытие Генеральных штатов. Сколь много ждали от этого дня и как были обмануты в своих ожиданиях! Ибо сразу же выяснилось, что монархия и депутаты податных говорят и будут говорить на разных языках. Если король, смотревший на Штаты как на ширму в своих финансовых планах, добивался лишь новых налогов, то депутаты третьего сословия думали о реформах. Они поняли: реформ этих придется ждать не от монаршей милости, а лишь от своей собственной решимости.
Но решимость имелась. Богатые буржуа, они чувствовали себя представителями нации. Поддержка народа делала их гораздо более настойчивыми и энергичными, нежели правительство и «благородные» могли предположить…
…14 мая… Дворянство и высшее духовенство продолжают чинить препятствия работе Штатов. Депутаты третьего сословия выступают с различными проектами преодоления обструкционистской политики верхов…
Максимилиан вспоминает. Один из этих проектов — и неплохой проект — предложил лично он. Это было его первое выступление с трибуны Штатов. Но его предложением пренебрегли, а на него самого не обратили внимания…
… 17 июня… Депутаты податных находят выход. Они смелеют настолько, что провозглашают себя Национальным собранием и предлагают привилегированным объединиться с ними для совместной работы…
Максимилиан вздыхает. Не он ли первый предложил формулу «Национальное собрание»? Формулу приняли, а вот его не разглядели…
…20 июня… Монархия попыталась осадить чересчур смелых плебеев. Их лишили помещения. Дворец «Малых забав», где они обычно совещались, заперли и оцепили стражей. Ну и что же! Народ Версаля указал на другое помещение — пустой зал для игры в мяч. Именно здесь депутаты Национального собрания дали свою знаменитую клятву солидарности, клятву-присягу не расходиться до тех пор, пока не издадут законов, ограничивающих произвол абсолютизма…
Максимилиан горько улыбается. Не он ли был одним из авторов текста этой присяги? Текст использовали, а его опять не пожелали заметить. Да, он оставался неприметным среди всех этих мирабо, сиейсов, байи и барнавов, прославленных мудрецов и блестящих ораторов…
А борьба шла своим чередом.
В конце концов правительству не оставалось ничего другого, как уступить. Привилегированные волей-неволей присоединились к податным…
…9 июля… Национальное собрание объявило себя Учредительным, подчеркивая этим, что считает своей основной задачей учреждение нового строя и выработку конституции.
Крупная буржуазия и солидарная с нею часть дворянства были удовлетворены. Они считали, что революция подходит н концу. Но так ли это? А может быть, революция еще и не начиналась? Может быть, все происшедшее в мае — июне только ее прелюдия?..
Максимилиан пишет. Он пишет долго, потом думает. И пишет опять.
Утром 12 июля Париж имел обычный вид. В предместьях, несмотря на воскресный день, кипела работа. Центральные улицы были полны нарядной публики. Щеголи лорнировали дам, разносчики фруктов, каштанов, устриц громко расхваливали свои товары. Около десяти часов кое-кто обратил внимание на отряды войск — пехоты и конницы, заполнявших подступы к площадям. Показались артиллерийские обозы. К чему бы это?..
И вдруг шепотом стала передаваться страшная весть. Ей еще не верили, еще сомневались, но воскресное настроение разом упало. Послышались гудки. Бросив работу, люди бежали к центру. В пестрой толпе перемешивались фартуки мастеровых, черные костюмы конторских служащих и клетчатые фраки буржуа. Потоки людей двигались в одном направлении: к парку Пале-Рояля.
Парк гудел. Стечение народа было так велико, что казалось, яблоку упасть негде. Наиболее предприимчивые забирались на деревья, чтобы лучше видеть и слышать. Что именно? Этого никто точно не знал.
Но вот в двенадцатом часу славно гром прокатился над толпой. Прибыл вестник из Версаля. Он вспотел и еле идет, его поддерживают под руки. Все расступаются. Да! Сомнений не остается! Измена! Дело народа предано и находится под угрозой!
Накануне днем Неккер получил отставку. Вместо него к власти призван ярый реакционер барон де Бретей, который похвалялся сжечь Париж. Двор готовится распустить Национальное собрание. Столица окружена наемными войсками барона Безанваля.
…В разных концах парка появляются ораторы, которые разъясняют политический смысл отставки Неккера. Один из них, совсем еще молодой, с длинными волосами, особенно негодует. Он неудержим и порывист. В одной руке у него пистолет, в другой — шпага. Вокруг огромная толпа. Взобравшись на скамейку, он кричит срывающимся голосом:
