Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет
Дрались на окраинах всегда – улица на улицу и квартал на квартал. Охтинские плотники ходили резать докеров с Калашниковской пристани. Рабочие Меднопрокатного завода колами лупили коллег с Патронного. Стоило раздаться кличу «Наших бьют!», как все мужское население микрорайона с облегчением бросало работу и хваталось за оглобли. Знаменитых бойцов, погибших в междоусобицах, выходили хоронить целыми заставами. О похоронах легендарного Мишки Пузыря, зарезанного в 1907-м, все городские газеты писали почти неделю подряд.
Это был отдельный мир, никак не связанный с жизнью императорского центра. Рабочие откуда-нибудь с Путиловского или Обуховского завода могли прожить в столице всю жизнь и ни разу не увидеть Невского проспекта. Иногда, по большим праздникам, они надевали лучшие сапоги, велели жене наряжаться и пешком шли погулять в центр. Но доходили только до первых каменных зданий, а потом в страхе поворачивали назад. Прохожие показывали на них пальцами, городовые сурово хмурились, мальчишки улюлюкали и до упаду хохотали над их нелепыми нарядами. Рабочие разворачивались, в сердцах плевали через плечо и уходили восвояси.
Пока в центре поэты читали стихи, а дамы блистали в салонах, по заводским гетто формировались молодежные банды. Сплоченные, безжалостные, укомплектованные десятками бойцов. Пресса впервые обратила на них внимание в 1903-м. А пару лет спустя без упоминания об их подвигах не обходился уже ни один выпуск новостей.
Журналисты называли окраинных хулиганов башибузуками. Самим им больше нравилось французское словечко «апаш». Члены банд одевались так, чтобы прохожие сразу понимали, кто перед ними стоит. Красные фуфайки. Брюки, вправленные в высокие сапоги. Заломанные фуражки. Цвет ленточки на фуражке означал принадлежность к определенной ОПГ. Важнейшей частью имиджа была прическа. Челочка в виде свиного хвостика должна была на определенную длину спадать на лоб. В кармане башибузук непременно носил зеркальце и расческу. Ну и конечно, в другом кармане у него лежал финский нож и гирька на веревочке.
За пределы своего квартала молодежь рисковала выйти только группой человек в двадцать. В основном апаши воевали между собой, но иногда криминальные тинейджеры наезжали и в центр, чтобы продемонстрировать там свою удаль. О таких вылазках петербуржцы потом с ужасом вспоминали неделями подряд.
Увидев парочкой идущих гимназисток, хулиган должен был с разбега броситься между ними и при этом громко хрюкать. Еще у богатых девушек можно было выдернуть ленту из косы. Эти ленты следовало дарить боевым подругам, которые в ответ таяли от признательности.
Иногда лентами дело не ограничивалось. В 1910 году, прогуливаясь в Народном саду, неподалеку от нынешнего зоопарка, Васька Черный из банды «Железноводских» полез в карман прохожему, а когда тот схватил его за руку и разорался, 17-летний друг Васьки просто всадил крикуну нож в горло. Со словами «Дышать нечем…» прохожий умер, а «Железноводские» ушли от полиции проходными дворами и пойманы были только несколько дней спустя.
И все-таки подобные эпизоды были редкостью. Городовые, жандармы, суды, да и вся система до поры до времени надежно защищала жителей центра от ужаса окраин. А потом плотину прорвало.
Час расплаты пришел в 1918-м. Всех оставшихся в городе Романовых тогда расстреляли во дворе Петропавловской крепости. Великий князь Николай Михайлович до последней минуты не желал расставаться с любимым котом – чекисты застрелили и кота. После этого стало окончательно ясно: ловить в бывшей столице больше нечего. Выжившая аристократия побежала из страны. Только в марте того года столицу покинуло сто тысяч человек: офицеры, дворяне, духовенство, профессора, дорогие врачи и высокооплачиваемые журналисты. Блестящий центр опустел и простоял пустым несколько лет. А потом стал заселяться теми, кому раньше не дозволялось даже пешком прогуляться по этим роскошным проспектам.
Анна Ахматова писала в начале 1920-х: слова вдруг потеряли прежние значения и наполнились совсем новым смыслом. Раньше слово «сосед» означало что-то из области «добрососедских отношений». А теперь этим словом стали называть заклятого врага. Того, кто без твоего ведома вселится в твой дом и с кем отныне тебе предстоит делить скудные метры коммунальных квартир.
Самые большие и самые роскошные дворцы были отданы под учреждения культуры. А остальной жилой фонд просто достался классу-победителю. Огромные апартаменты петербургского центра были разгорожены на клетушки метров по десять – двенадцать. И в каждую такую клетушку новая власть переселила по семье с окраины. Развешенное в коридорах мокрое белье, обписанные парадные, запах подгоревшего жира на кухнях. Там, где до 1917-го жила одна семья, теперь жило человек пятьдесят. Доходило до того, что некоторым неженатым пролетариям выдавали ордер на заселение в ванную комнату. Пусть небольшое, зато собственное и почти бесплатное жилье. В этом случае владелец ордера спал прямо в ванне, а если кому-то из жильцов нужно было помыться, просто сворачивал матрас и ждал полчасика, стоя в коридоре.
Самой известной коммуналкой стало гигантское «Городское общежитие пролетариата», расположенное в здании прямо напротив Московского вокзала, где теперь находится гостиница «Октябрьская». Сокращенно общежитие называлось «ГОП № 1». По распространенной легенде, от этой аббревиатуры и происходит слово «гопник». К середине 1920-х в общежитии было прописано почти четыреста человек, средний возраст которых не превышал двадцати четырех лет. По большей части, уже к двум дня в здании не оставалось ни единого трезвого человека. Грабили «ГОПники» все, что рисковало приближаться к их логову ближе, чем на километр.
Мера по уплотнению задумывалась как временная, но просуществовала долго. В коммуналке на набережной Невы родился и я. Когда-то в моей квартире жил гетман Скоропадский, первый президент послереволюционной Украины. А к моменту моего рождения в ней были прописаны двенадцать семей. Несколько десятков жильцов.
Первые воспоминания моей жизни – огромные, больше пяти метров высотой, потолки с лепными ангелами. А еще – коридор, такого размера, что по нему можно было кататься на велосипеде. Я и еще двое мальчишек играли в этом гигантском коридоре в футбол, а взрослые нас совсем не замечали. Тараканы размером с мышь, один на сорок человек телефон, в туалет каждая семья ходит с собственным рулоном туалетной бумаги, восемь газовых плит на кухне и обои еще довоенной поклейки. Зато из окон этой квартиры была видна вечно серая Нева и крейсер «Аврора» напротив. Маленький, я часами лежал на подоконнике, смотрел на реку и город и чувствовал, что весь этот дождливый мир принадлежит мне.
