Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет
2
В своих мемуарах литературовед Виктор Шкловский писал:
В 1921-м разрешили свободную торговлю, и сразу открылись кафе, тысячи кафе. Ни в одном городе мира нет такого количества кафе, как в Петербурге. Еще вчера людям нечего было есть, а сегодня на каждом углу продают пирожные. Оказалось, что в послереволюционной России больше всего нужны были именно пирожные.
Светская жизнь понемногу возрождается. К середине 1920-х в городе имелось уже сорок шесть ресторанов. Самый роскошный располагался на Невском, слева от лютеранского собора Святого Петра. Первые годы после революции тут квартировала агитационная контора, выпускавшая революционные плакаты «Окна РОСТА». А теперь плакаты убрали и в здании снова открыли ресторан с дореволюционным названием «Доминик».
Одна из газет так описывала местную атмосферу:
Сразу меня оглушил оркестр. Кабак тут был в полной форме. Тысяча и один столик, за которыми невероятные личности, то идиотски рыгочущие, то мрачно пропойного вида. Шум, кавардак стоял отчаянный. Это заведение разместилось в нескольких залах. Но всюду одно и то же. Между столиками шлялись всякие барышни, которые продают пирожки или себя, по желанию.
От прежних хозяев в новом советском «Доминике» сохранился только ковер, по которому стадами скакали блохи. Но ресторан сразу стал считаться роскошным. Нэпманы приводили сюда молодых девушек, напивались и орали, чтобы девушки станцевали им канкан. Те стеснялись, но ножки все же задирали. Танцевать канкан тогда считалось верхом раскрепощенности.
Еще одно модное местечко располагалось на Владимирском проспекте, там, где в советские времена находился знаменитый пивбар «Жигули».
Отвратительный мутный дым стоял в этой зале. От него тускнел яркий свет электричества. И физическая, и психическая атмосфера этой комнаты была нестерпима. Вокруг карточных столов (их было штук десять, больших и малых) сидели люди с характерными выражениями. В четыре часа утра, в двенадцать дня, в шесть вечера – всегда одно и то же: все те же морды, все тот же воздух…
Мы вышли в соседнюю залу и у журчащего фонтана слушали баритонов и теноров и смотрели на пляшущих барышень, воображавших себя балеринами…
А если не хочется напиваться, можно было пойти в киношку. Их открылась целая куча – больше сорока мест. На Невском, где хозяева были побогаче, играть перед сеансами нанимали целые оркестры. В заведениях попроще ограничивались тапером. Именно с треньканья на пианино начинал в те годы молодой очкарик Митя Шостакович. Пленка во время сеансов постоянно рвалась, и зрители бурно выражали возмущение. Позже Шостакович вспоминал, что главным в его работе было вовремя увернуться, когда посетители начинали кидаться в сторону экрана мусором и бутылками.
Цирк Чинизелли на набережной Фонтанки все предыдущие годы простоял заколоченным. В 1919-м, когда к городу подходил Юденич, из него пытались сделать неприступный рубеж обороны: завалили снаружи мешками с песком, в каждом окне устроили по пулеметной точке. А теперь все это разобрали и заново стали проводить на арене рукопашные бои с денежными ставками. Каждый вечер перед кассами выстраивались многокилометровые очереди.
Именно в этом цирке, кстати, прошел и самый первый в СССР джазовый концерт. В 1923-м в молодую Республику Советов пригласили из Америки диксиленд в составе чуть ли не сорока чернокожих музыкантов. О джазе тогда мало кто слышал не то что в Европе, но даже и в самих США. То, что они играли, считалось в те годы очень прогрессивной музыкой угнетаемого в Америке меньшинства. Непонятно было даже, как произносить по-русски само название этой музыки. По крайней мере на афишах слово «jazz» в тот раз было транскрибировано как «жац», что, согласитесь, логично, ведь pizza мы же не читаем как «пизза», не правда ли?
А если не манят духовные утехи, можно предаться утехам плотским. Район Старо-Невского и Лиговского проспектов тогда был известен как центр торговли кокаином. Крышевал этот бизнес некий Вольман. Тут же, рядом с драгдилерами, тусовались и несовершеннолетние проститутки.
В 1924 году журналист «Красной газеты» писал:
На Невском прогуливается полуребенок. Шляпа, пальто, высокие ботинки. Все как у настоящей «девицы». И даже пудра, размокшая на дожде, так же жалко сползает на подбородок.
– Сколько тебе лет? Двенадцать? А не врешь? Идем…
Покупается просто, как коробка папирос. На одном углу Пушкинской папиросы, на другом – они. Это их биржа. Здесь котируются их детские души и покупаются тела.
Здесь же их ловят.
– Манька, агент!
Брызгают в разные стороны, спотыкаясь и скользя на непривычно высоких каблуках, придерживая чертовски модные шляпы, теряя перчатки – и клиентов.
Доход малолетней проститутки с Лиговки во времена НЭПа составлял 50 – 100 рублей в месяц. Для сравнения: работница фабрики зарабатывала 18 – 24 рубля. Так что нимфетки могли позволить себе и походы в кино, и покупку шоколада. Одна из малолетних проституток рассказывала милицейскому врачу:
– Ничего нет в этом худого. Пью все сладкое да вкусное. А платья у меня какие!
Жили малолетние феи и их кавалеры-карманники здесь же, на чердаках по Лиговскому проспекту. После какой-то из облав милиционеры тщательно переписали в протокол их кликухи: Старуха, Цыганок, Корявый, Цыпленок, Малышка, Сынок-Шмурат. Один из задержанных (возраст 12 лет) рассказывал:
Мы собираемся, сносим краденое, играем в карты, пьянствуем. Собирается иногда человек 50 – 60. После выпивки с девочками мы имеем половые сношения друг у друга на глазах. Иногда одну использует человек по 10, даже очередь стоит.
Днем девочки на рынке продают краденое. Все они проститутки, ходят постоянно по ресторанам.
3
Жизнь постепенно налаживалась. В городе снова появлялись зажиточные граждане. А уж там, где появились богачи, как было не появиться тем, кто станет этих богачей грабить?
Самым известным ленинградским криминалом 1920-х был Ленька Пантелеев. Слава его была такова, что грабить горожан он мог совсем без оружия. Фраза: «Я – Пантелеев, сдавайте денюжки» – действовала убийственнее револьвера.
На самом деле фамилия у него была не Пантелеев, а всего лишь Пантелкин. Просто подлинная фамилия юному романтику не нравилась. Отрочество Ленька провел, как и положено, на заводских окраинах. И оттуда же он вынес правило, которым потом руководствовался всю недолгую жизнь: жалеть себя не стоит, а уж других и тем более. До 1917-го он успел повоевать с немцами, попасть в плен, вступить в партию, послужить в ЧК… просто потом все пошло как-то по нисходящей.
