Гарольд Лэмб - Сулейман Великолепный. Величайший султан Османской империи. 1520-1566
Сулейман остался доволен военной кампанией. Он продемонстрировал свою гордость достигнутыми успехами, направив официальные извещения о падении Белграда двум дружественным европейским государствам – Венеции и Дубровнику. Напуганные венецианцы наградили турецкого посла пятьюстами золотыми дукатами.
– Турки идут на войну как на свадьбу, – впоследствии жаловались они.
В Риме энергичный Паоло Джовио, не упоминая ни единым словом свое пророчество о том, что Сулейман будет ягненком, а не львом, писал: «Военная дисциплина турок идет от их веры в правоту своего дела и жестокости, которыми они превосходят древних римлян. Турки превосходят наших солдат в трех компонентах: беспрекословном подчинении своим командирам, пренебрежении к своим жизням в бою и выносливости. Турки способны долгое время обходиться без хлеба и вина, довольствуясь ячменной лепешкой и водой».
В Англии король Генрих VIII прокомментировал поход турок по-своему: «Событие прискорбно и значимо для всего христианского мира».
Когда Сулейман вернулся в Константинополь, его жители поднялись на холм Айруба, с ликованием приветствуя монарха. Они толпились по сторонам улиц, когда он ехал в мечеть молиться. Тех, кто принимал участие в походе, султан одарил подарками. Для жителей города устроил веселое торжество при горящих лампах.
Венецианцев, присутствовавших на этом празднике, после падения Белграда одолевали мрачные предчувствия. Они увидели в Сулеймане еще одного великого турецкого завоевателя.
Глава 2
ПОЛЯ СРАЖЕНИЙ
К концу второго года правления Сулеймана Мессер Марко Меммо, посол Великолепной Синьоры Венеции, праздновал гипотетический день рождения своего тезки святого Марка со смешанным чувством удовлетворения и тревоги. Удовлетворение было вызвано подписанным молодым султаном и им от имени Венецианской республики первого двустороннего договора на зависть подесте Генуи, посланнику Дубровника и агенту короля Польши. Это были единственные представители европейских государств, пребывавшие среди нечестивых турок, и в этом крохотном дипломатическом корпусе Мессер Меммо считал себя наиболее значительной персоной. Подписание договора между Венецией и Османской Турцией он приписывал своим недюжинным дипломатическим способностям.
Тревога же посла была связана с возросшей активностью в Арсенале, которую он наблюдал с крыши галереи своего дома, расположенного рядом с дворцом Баильо в Галате. Со стапелей Арсенала сходили галеры, поразительно напоминающие лучшие боевые суда Венеции. Меммо подозревал, что корабли были построены по венецианским чертежам, хотя и не мог сказать, кто передал их туркам. Не мог он знать и того, как непредсказуемые Османы намерены использовать новые суда. Мессера Меммо раздражало несоответствие между его показной и реальной властью. В его квартале Магнифика Комунита – городе в городе – алебардисты сменяли друг друга на постах вдоль глухого каменного забора под барабанный бой и демонстрацию флагов. С высоты массивной дворцовой башни в Галате посол вглядывался в поросший лесом мыс у входа в бухту Золотой Рог, где прогуливался в своем саду султан. В этом месте не было ничего воинственного, за исключением, может быть, высокой сторожевой башни, стоявшей на трех деревянных подпорках. Тем не менее было достаточно одного слова султана, чтобы весь дипломатический корпус удалили из этого великолепного квартала. Иностранные дипломаты жили здесь только потому, что Мехмет Завоеватель, захвативший Константинополь, позволил им находиться в этом месте. По милости того же Мехмета иностранцы пользовались старыми привилегиями, касающимися бартерного обмена их товаров на турецкое зерно, рабов, лошадей, шелка и пряности. Мехмет потребовал только, чтобы ему отослали ключи от ворот Галаты в знак капитуляции и чтобы христиане сняли со своих церквей колокола, звон которых раздражал мусульман в часы намаза. Стало быть, Мессер Марко оставался гостем Османов, не зная, что его ждет завтра. Будучи проницательным сановником, он чувствовал, но не признавался себе в этом, что военно-морская мощь Знаменитой Синьоры увядает, в то время как корабли строящегося флота турок проникали все дальше и дальше в морские просторы.
– Говорят, – утверждал Луиджи Гритти, – что мы, венецианцы, старомодны, но отличаемся богатством и неверностью.
В праздник Марка в золоченом зале Баильо этот самый Луиджи Гритти сидел как скелет среди роскошного пиршества, бросая едкие замечания с насмешливой миной на лице. Стол ломился от оленины, вымоченной в тосканском вине, нафаршированных фазанов, мяса редкой рыбы-меч из Белого моря, омаров из Босфора, изысканных трюфелей и других кушаний, которые ели под портвейн. Луиджи Гритти – незаконный сын уважаемого дожа Андреа Гритти и матери-гречанки с островов – считался наполовину ренегатом, поскольку тешил свой цинизм тем, что слишком тесно общался с турками, не видевшими разницы между незаконными и законными сыновьями. Луиджи говорил на их варварском языке. Мессер Марко пригласил этого добровольного изгнанника из Венецианской республики к своему столу по той причине, что Гритти выведывал секреты у турок.
Когда Меммо, разгоряченный вином и успешной сделкой, признался, что заработал для Венеции на подписанном торговом договоре десятки тысяч золотых дукатов, незаконнорожденный Гритти осмелился спросить, что он потерял, если приобрел так много.
Ничего, ответил Меммо, почти ничего. Всего лишь мелочь. Согласно новому договору, венецианские суда будут ложиться в дрейф у Галлиполи, чтобы сообщить о себе туркам необходимые сведения и сделать формальный запрос на разрешение войти в турецкие порты.
Действительно, мелочь, согласился худой болтливый Гритти. Однако без этой мелкой формальности ни один корабль Синьоры не сможет разгрузиться. Не за это ли он, посол, согласился платить дань туркам?
Уязвленный, Меммо ответил, что он согласился заплатить небольшую сумму за важные концессии, а именно десять тысяч дукатов в год за остров Кипр и пятьсот дукатов за крохотный остров Занте.
– Мы никогда не платили дань туркам.
– До сих пор, – уточнил Гритти.
Не без раздражения Меммо был вынужден признать, что это так. Поскольку Кипр и Занте все еще принадлежали Венеции, деньги, выплачиваемые якобы за их аренду, выглядели фактически данью.
– Заметьте, – продолжил Гритти, – как тонко это сделано, с какой заботой о том, чтобы не задеть наше самолюбие. Полагаю, это почерк Сулеймана, отнюдь не Пири-паши?
И ни слова о дипломатическом искусстве Меммо! Теперь уже разозленный, посол перешел в наступление на ублюдка. Тот самый Сулейман, галантный монарх, сделал послу подарок после церемонии подписания договора. Вот уж поистине любезный подарок. Человеческая голова, завернутая в шелковый платок. Смердящая голова, отрезанная от тела одного мятежника… Как они выразились, Гази или что-то подобное…
