Александр Боханов - Павел I
В тот день, когда Екатерина рассказывала Дашковой о своем «ошеломленном состоянии», появился монарший Манифест, к составлению которого Екатерина имела самое непосредственное отношение. Весь Петербург уже «был в курсе», из уст в уста передавали новость об убийстве Петра Третьего, назывались имена участников. Уверенно говорили, что Пётр был удушен шарфом.
В Манифесте же всё было искажено и извращено до полного абсурда. Кого Минерва собиралась обмануть? Наверное, только потомков, современники фактически и так уже почти всё знали. Вот только несколько пассажей из этого поразительного документа.
«В седьмой день после принятия Престола Всероссийского получили мы известие, что бывший Император Пётр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадкам гемороидическим, впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которую мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему всё, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что волею Всевышнего Бога скончался». Иными словами, внук Петра I умер от «геморроидальной колики»! Это стало поистине «великим медицинским открытием».
Убийство Петра — позорнейшее деяние Екатерины II. Если даже прямого приказа убить мужа она и не отдавала, то она убийц выгораживала, вставая фактически на их сторону. Вообще, в истории с Петром III Екатерина предстаёт совсем не «великой», а мелкой, злобной и подлой натурой, У неё не хватило такта и масштаба души отдать покойному благопристойные почести. Никакого траура объявлено не было; тело на три дня было выставлено в Александре-Невской лавре, причём близко к телу никого не допускали. Однако некоторые успели разглядеть, что лицо Петра было «черным и опухшим» — характерное последствие удушения. Об этом тогда многие говорили, но подлинные детальные обстоятельства смерти Петра Третьего так и остались неизвестными.
10 июля 1762 года убитого погребли в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, сразу за могилой несчастной регентши Анны Леопольдовны. Екатерина на отпевании и похоронах не была; публике было объявлено, что якобы Сенат «упросил» не ездить.
Екатерина, несмотря на все ухищрения, не могла не понимать, что история гибели Петра будет вновь и вновь будоражить умы, вызывать вопросы. И главный — о её роли. Ей было непросто. Она никого не наказала из числа убийц; не могла же она карать тех, кто избавил её от бесконечной головной боли, вызванной мыслями о Петре III. Более того. Преступники, совершившие гнусное злодеяние, вскорости были «облагодетельствованы» различного рода милостями Императрицы. Даже князь Федор Сергеевич Барятинский (1742–1814), тот самый, кого Алексей Орлов зачислил в «главного убийцу», и тот со временем невероятно вознесся, получив должность обер-гофмаршала при дворе. Екатерины II.
Екатерину всегда отличал религиозный индифферентизм. Нет, обряды и всю публичную церковно-государственную ритуалистику она знала на зубок и исполняла без затруднений. Однако назвать её истинно верующей православной невозможно. На дворе стоял «век Просвещения», когда над религиозным усердием было принято издеваться; считалось, что вера — это пережитки, это отдушина для тёмных и необразованных людей. Образованные же верили в «человеческий разум», поклонялись «естеству человеческому», замутненному и искаженному государственными и церковными институтами и доктринами. Екатерина была достойной «дочерью века Просвещения»; она свободно находила общий язык с таким вольнодумцем и богохульником, как Вольтер.
Но она знала точно и другое: в России нельзя демонстрировать свое безразличие к Православию, которое веками благословляло и освящало царскую власть. Это был необходимый инструмент управления огромной Империей, а потому она не пошла на отделение Церкви от Государства, хотя сама как протестантка по рождению и воспитанию считала, что «вера — личное дело каждого». В душе Императрицы тяги, потребности в церковном действии, в каждодневном молитвенном общении с Богом не наблюдалось. А потому она и не боялась никакого Страшного Суда, в который попросту не верила.
В Манифесте по случаю своего воцарения от 28 июля 1762 года Екатерина прямо объявляла себя «защитницей Православия», облыжно обвиняя Петра III в том, что тот намеревался переменить историческую веру «принятием иноверного закона». Какого именно — узурпаторша не объявила. Самодовольное величие личной персоны Екатерина явила в Манифесте по случаю своей коронации от 7 июля 1764 года. Он завершался велеречиво: «Он, Всевышний Бог, Который владеет царством и кому хочет даёт его, видя праведное и благочестивое оное Наше намерение, самым делом так оное (переворот, — А. Б.) благословил». Иначе говоря, власть свою она получила по промыслительному предначертанию…
Мнения современников и потомков о своей персоне для Екатерины были весьма значимы. Тщеславие заставляло её постоянно работать над созданием собственного притягательного образа. Как выразился один из авторов, «хорошо разбираясь в искусстве рекламы, Екатерина была своим собственным министром пропаганды».[24] Она прекрасно понимала, что если нельзя вообще предать забвению всю историю со свержением и убийством Петра Третьего, то надо по крайней мере убедить всех в личной непричастности к этому аморальному делу. И главный козырь здесь — процитированная выше сумбурная записка Алексея Орлова. Она её показала некоторым близким и влиятельным лицам, в том числе и княгине Дашковой.
Княгиня нашла письмо Алексея Орлова вызывающим, он писал «как лавочник, а тривиальность выражений, бестолковость» послания княгиня объяснила тем, что автор «был совершенно пьян», Дашкова, конечно, полностью отвергала причастность Екатерины к убийству, называла разговоры об этом «грязной клеветой!», Но Дашкова прекрасно знала, что если Екатерина не причастна к самому акту в Ропше, то она ведь этот акт одобрила, а значит, хоть и задним числом, но к убийцам присоединилась: никто не был наказан и даже следствия не проводилось. Что же расследовать, если Пётр умер от «приступа геморроя»!
Записка Орлова являлась для Екатерины II чрезвычайно ценным самооправдательным документом, который она хранила в особой шкатулке в личном секретере. После её смерти документ был извлечен на белый свет и с ним ознакомился Император Павел. Якобы после этого Император изрёк: «Слава Богу! Это письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы ещё сохраниться у меня»[25]. Конечно, Императора могла радовать мысль, что мать не отдавала приказа убить отца, но он не мог не понимать, что так или иначе, но Екатерина виновна.
