Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух
Карл вместе с Бауэром и младогегельянцами думал, что необходима новая интерпретация мира, новый «конец истории» — в будущем, и тогда возможны преобразования. Он образно описал отцу свои теоретические устремления: «В очередной раз я хотел нырнуть в море, но с твердым намерением установить, что природа духа так же точно необходима, конкретна и прочно определена, как и природа тела. Моя цель — уже не скрещивать звонкие шпаги, а доставать на свет настоящие жемчужины». В письме того же года он пишет по поводу своей матери, полностью посвятившей себя семье, что она «ангельская мать».
В конце зимы 1837 года, промучившись полгода в своей берлинской квартире с жаром и кашлем, Карл, по совету врача, снял комнату за городом, в Штралове — рыбачьем поселке на правом берегу Шпрее, откуда до университета был час ходьбы через лес. Он попытался углубить Гегеля, но на сей раз был разочарован: его «причудливая мелодия больше не вдохновляла».
Тот год ознаменован существенным техническим прогрессом, в Европе вновь начался экономический рост. Англичане Кук и Уитстон разработали первый электрический телеграф; француз Энгельман запатентовал технологию цветной литографии.
Готовясь к экзаменам, Карл зарылся в учебники: исследование Савиньи о собственности, трактат по уголовному праву Грольмана Крамера, «О значении слов», «Пандекты», сборники «Кодекса Юстиниана» с отрывками из произведений римских юристов классической эпохи. Он изучал книги Веннинг-Ингенгейма и Мюленбруха с комментариями к «Пандектам». Углублялся в тома Лаутербаха по гражданскому и процедурному праву, в «Согласование разноречивых канонов» Грациана и «Институции» Ланчелотти. Изучал историю немецкого права, особенно интересуясь капитуляриями франкских королей и папскими буллами. Пытливый студент перевел часть «Риторики» Аристотеля, проглотил «О достоинствах и приумножении наук» Фрэнсиса Бэкона, а также сочинение Германа Самуэля Реймаруса о художественном инстинкте животных. В конце концов, он отошел от Гегеля, чьи достижения, конечно, были «бесконечно велики». Гегель помог ему открыть понятие «гражданского общества», послужившее основой для его собственной материалистической теории, но отныне экономический социалист чувствовал потребность пойти дальше, овладев новой наукой — политической экономией. Он начал читать Адама Смита, Адама Фергюсона, Давида Рикардо, Франсуа Кене, Буагильбера…
В его комнате книги были навалены друг на друга в большом беспорядке. Поль Лафарг напишет: «Маркс никому не позволял наводить порядок (по его словам, беспорядок) в своих книгах и бумагах. Ибо хаос был лишь кажущимся: на самом деле всё лежало на своих местах, и он всегда без труда находил нужную книгу или тетрадь. Даже во время разговора он часто прерывался, чтобы показать в книге отрывок или цифру, о которой только что говорил. Он составлял единое целое со своим рабочим кабинетом, где книги и бумаги повиновались ему, точно части его тела».
Карл взялся читать и Фейербаха — того самого молодого профессора философии, изгнанного из университета за скандал, вызванный его атеизмом и критикой Гегеля. Он подпал под обаяние человека, «который имеет смелость все отрицать и силу — созидать новое». Фейербах отважился упрекнуть Гегеля за то, что тот представил бытие как абстракцию. Как можно утверждать, что для рождения нового необходимы противоречия, заявляя при этом, что История завершится созданием системы, лишенной противоречий? Фейербах отказывался это понимать.
Карл стал искать свой путь между Гегелем и Фейербахом. Он очень много работал, регулярно писал отцу и Женни, но также гулял и ужинал с друзьями, спорил о философии больше, чем о праве, много пил, встречался с женщинами. Стремясь помериться силами с гигантами, Карл сочинил диалог на двадцати четырех страницах под названием «Отправная точка и необходимая преемственность философии» — это была радикальная критика Гегеля, поверженного кумира. Однако, поразмыслив, он нашел свое сочинение бездарным, разозлился, порвал его и сжег вместе с набросками романов. Несколько дней он был так раздосадован, что не мог размышлять; бесцельно бродил по лесам и даже согласился сопровождать своего квартирного хозяина из Штралова на охоте, от чего до сих пор всегда отказывался.
Он начал задумываться о том, действительно ли его дарования соответствуют его детским устремлениям. Задавался мыслями о своей карьере. А если отказаться от всего? Смириться и жить себе потихоньку? В конце концов, столько людей поступали так до него! Он познакомился с налоговым инспектором Шмидтханнером, который посоветовал ему поступить на службу в судебное ведомство. «Это было бы мне по вкусу, ибо я предпочитаю юриспруденцию всякой другой административной науке», — писал он отцу. Налоговый инспектор пояснил, что всегда можно проникнуть в университет «с черного хода», даже без всяких дарований. Вот он, например, дослужился за три года в Мюнстере до административного чина, соответствующего ученой степени доктора права, и в перспективе может получить место профессора права — таким же способом стал профессором в Бонне один его друг, имевший в своем активе только одну академическую работу о провинциальном законодательстве. Карл начинал подумывать о том, что вполне мог бы довольствоваться такой жизнью.
Отучившись год в Берлинском университете, летом 1837 года он приехал на каникулы в Трир, увидел мать, отца, брата Германа (тот был тяжело болен), четырех сестер. Проводил время с Женни, которая тоже была больна, и с бароном фон Вестфаленом, на которого произвело впечатление то обстоятельство, что вчерашний школьник превратился в девятнадцатилетнего юношу, образованного, страстно увлеченного литературой и философией, безгранично честолюбивого. Оба говорили о Берлине, рассуждали о демократии и научном прогрессе, о будущем человечества. Карл проводил долгие часы и в обществе своего отца, не ревновавшего его к барону. Генрих все еще тревожился о тратах сына, в то время как он сам, страдавший от жестокого туберкулеза, уже не обладал прежними доходами. Ему также не нравилось, что Карл слишком вольно говорит о политике, и ему казалось, что сын растрачивает себя, интересуясь политэкономией — наукой, которая тогда не была в почете в Германии; он побуждал сына прилежнее заниматься правом и не отказываться от хорошей карьеры.
В конце лета Карл вернулся в Берлин, увозя с собой дагеротип отца, который вернул ему веру в его будущность. Профессорский клуб, в котором «Мавр» отныне был одним из самых активных членов, превратился в скандальное место. Находясь под влиянием Людвига Фейербаха, никто здесь уже не скрывал своего атеизма. Будучи много моложе остальных членов, Маркс покорил всех, включая самого Фейербаха, который как-то явился в клуб пообщаться со своими последователями.
