Заяра Веселая - 7-35. Воспоминания о тюрьме и ссылке
Два раза в жизни мне хотелось — в самом прямом смысле слова — провалиться сквозь землю.
Во второй раз это было в июне 1953 года. Я вернулась в Москву по амнистии и — после короткого праздника подступили будни — стала устраиваться на работу — машинисткой или счетоводом. Ежедневно обходила я контору за конторой по их объявлению «Требуется…». Меня нигде не брали. Стоило мне сказать, что вернулась из ссылки, — а я сообщала об этом с порога, — как кадровик тут же вспоминал, что уже приняли нужного работника или что-нибудь другое в этом роде, а то и просто отказывали, без обиняков.
Однажды, по очередному объявлению, я пришла в небольшое ведомственное издательство, выпускавшее техническую литературу. Почему-то попала не к кадровику, а к главному редактору. Так, мол, и так, вернулась из ссылки, ищу работу. Он в явном смущении, но из деликатности стесняясь сразу же указать мне на дверь, открыл мою трудовую книжку и — вскинул на меня глаза:
— Вы — дочь Артема Веселого?
Усадил в кресло, стали разговаривать. Близко отца он не знал, но в свое время не раз встречался с ним на каких-то издательских путях. Припомнив, что знавал лучшие времена, он сделался грустен, а про Артема сказал:
— Это был настоящий писатель.
Кончилось тем, что он принял меня экспедитором с окладом в 450 рублей,[5] но при этом жалобно попросил: сотрудники не должны знать, что я вернулась из ссылки, иначе у него могут быть неприятности.
Сохранить тайну оказалось несложно: никто из сотрудников не интересовался моим прошлым (впрочем, как и настоящим), лишь одна из женщин в первый же день спросила, замужем ли я. «Давно, уже две недели», — простодушно ответила я, чем сильно рассмешила женщин и снискала их расположение.
Работа была несложной. Меньше меня в издательстве не получал никто, но я была счастлива, что меня сюда приняли.
Все шло хорошо до профсоюзного собрания, накануне которого председатель месткома пригласил меня вступить в профсоюз;я охотно согласилась.
Когда дошла очередь до приема новых членов, председатель месткома скороговоркой прочел мое заявление и предложил рассказать биографию. Вот уж чего я никак не ожидала! Старый редактор, мой благодетель, сидел, ссутулившись, смотрел в пол. Я перебирала пальцами пуговицы на кофте и — молчала.
— Ну-с, мы слушаем, — подавив зевок, проговорил председатель. — Рассказывайте.
— Нет.
— Что — нет?
— Я не буду рассказывать.
Собрание оживилось, никто больше не болтал с соседом, не дремал, не шелестел газетой, все смотрели на меня с различной степенью осуждающего или насмешливого недоумения.
Председатель, после некоторого замешательства, заговорил со мною ласково, как с больным:
— Заяра Артемовна, должно быть, вы не поняли… От вас ничего такого не требуется… Просто — рассказать биографию,
— Нет.
Он развел руками. Вот тут-то мне и захотелось провалиться сквозь паркетный пол. (В профсоюз меня, шептавшись и пожимая плечами, все-таки приняли.)
А впервые — сквозь асфальт — хотела бы я провалиться в июле 1949 года, когда гнали меня по городу Новосибирску в одной колонне с пленными немцами. Мы медленно брели по мостовой, машины нас объезжали. Конвоиры держали автоматы на изготовку, колонну сопровождало несколько овчарок.
На тротуарах стояли люди. Не знаю, с каким выражением они на нас смотрели, — я никого не видела: крепко сцепив зубы, не отрывала взгляда от серо-зеленой спины.
В новосибирской тюрьме мы провели три или четыре тусклых, ничем не примечательных дня.
В камере нам с Майкой попал в руки том из собрания сочинений Пушкина. Особое внимание привлекло письмо Пушкина Вяземскому из Михайловского (чтобы не пересказывать своими словами, приведу выверенную ныне цитату): «Мне нужен англ. яз. — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: „Il у аvait quelque chose lа…“»[6]
Потом мы не раз повторяли: Il у аvait… — куда как лестно числить себя в ряду гонимых всех времен и народов!..
Последний этап
Утром по всему тюремному коридору захлопали двери:
— Выходите, с вещами!
— Быстро! С вещами!
Человек сто мужчин и женщин вывели во двор; нам приказали сесть на землю.
Никто не знал, что будет дальше, строились различные предположения, чаще других звучало слово этап.
Эти толки я слушала уже отстраненно; нас они больше не касаются: мы же в Новосибирске, можно сказать, приехали, осталось получить паспорта и — за ворота!..
Ворота открылись, во двор въехали грузовики.
Нам выдали по буханке хлеба и по кулечку сахарного песку (который я тут же умудрилась просыпать на землю), после чего посадили в грузовики и куда-то повезли.
Высадили нас на берегу Оби, чуть поодаль пристани.
Вместе с нами приехали и конвоиры, но было их немного — человек пять-шесть — и держались они непривычно: сбившись в кучку, о чем-то разговаривали между собой и, казалось, обращали на нас мало внимания. И ссыльные держали себя словно пассажиры, ожидающие прибытия парохода: тоже сбивались в кучки, расхаживали по берегу (правда, далеко не разбредались, как будто чувствовали какую-то незримую ограду), разговаривали, курили. Мы с Ниной и Майкой стояли в сторонке. Я злилась на себя: «Господи, какая же дура — поверила следователю, что меня ожидает чуть ли не просто перемена места жительства (сама же кивала согласно, мол, конечно, не всем жить в Москве!). Что-то непохоже, что нам собираются вернуть паспорта и студенческие билеты… Видно, и впрямь — попала лиса в капкан…»
Не скажу, что на берегу Оби пришло ко мне внезапное прозрение и я наконец осмыслила происходящее. Не было этого. Но я уже не находила всему оправдания в принятой ранее на веру формуле так надо.
«Неужели надо было протащить нас через четыре тюрьмы? Надо ли теперь гнать куда-то из города, назначенного нам местом ссылки? — думала я. — Что же нам предстоит?»
Вдруг против меня остановился — руки в карманах — какой-то парень, некоторое время мы молча (он — с наглой улыбкой, я — оцепенело) разглядывали друг друга.
Невысокого роста, смуглый, мускулистый, грудь нараспашку, кепка сдвинута на ухо; через щеку — шрам, во рту — золотой зуб, на груди и на руках татуировка — картинки и лозунги.
Он цыкнул слюной сквозь зубы и заговорил:
— А ну, скажи, как река называется?
— Обь.
— Верно. А куда течет — знаешь?
— На север.
— Верно. Течет в Северный Ледовитый океан. И течет, между прочим, через необъятные просторы тайги. А что с нами дальше будет — знаешь?
