Шокирующая музыка - Лоуренс Кристофер

Чрезмерные ноты

Мало кто из композиторов был столь же плодовит, как Георг Филипп Телеман (1681–1767). Он написал тысячи произведений для всех инструментов в каждом жанре и во всех известных европейских национальных стилях и добился он всего этого с нуля, будучи почти самоучкой. Первая жена Телемана, фрейлина, умерла при родах через пятнадцать месяцев после их свадьбы. Его вторая жена, дочь клерка франкфуртского совета, была сделана из более прочного материала; она произвела на свет восемь сыновей и двух дочерей. Похоже, что она не уступала своему мужу в энергичности. Пока он отвлекался от обязанностей по продолжению рода, чтобы написать очередную из своих 1 400 кантат или 125 концертов (и это только некоторые из них), госпожа Телеман завела интрижку со шведским офицером и в конце концов сбежала из Гамбурга в его компании, оставив мужа с огромными игорными долгами. Скандал стал предметом обсуждения в городе, и по нему была написана сатирическая пьеса, запрещенная властями. Бедный рогоносец Телеман отнесся к своему положению с мрачным юмором, обратившись за финансовой помощью к друзьям с письмом, которое начиналось так: «Теперь мне гораздо легче переносить свою участь. Экстравагантность ушла вместе с моей супругой».

Самая известная история на этот счет связана с Моцартом. Мы знаем, что она правдива, поэтому ее даже включили в фильм «Амадей». После репетиции его новой оперы «Похищение из сераля» в 1781 году австрийский император Иосиф II попенял композитору, сказав, что в ней «слишком много нот». Уверенный в себе 25-летний композитор ответил, что «нот ровно столько, сколько необходимо, ваше величество». Излишество – в ухе слушателя.

Заключительное слово

В конце концов, кто может судить о том, что много – это слишком много? Можно также зациклиться на дефектах и недостатках личностей композиторов, и я вижу, что эта часть книги получилась чрезмерно длинной. Разве такие жизненные подробности не важны по отношению к главной цели – самой музыке? Для меня они просто подчеркивают чудо ее существования. Музыке приходится пробивать себе дорогу в жестокой атмосфере внешнего мира. Люди творят, потому что, в конце концов, они просто не могут удержаться, но, поскольку они – существа с богатым воображением, их личные изъяны иногда оказываются самыми большими препятствиями. Великие всегда достигнут результата, подумайте о том, сколько прекрасной музыки мы никогда не услышим из-за того, что человек с идеей решил, что завтра начнет работать. Возможно, в другом измерении есть место, полное отложенных сонат.

Возможно, Моцарт и любил свои ночные вечеринки с бильярдом, и упустил несколько карьерных возможностей, насолив людям, но бездельником его не назовешь. Подлинный результат склонности наших композиторов к излишествам и одержимости – это то, что они оставили нам, и то, что они продолжают создавать. Даже если в этой главе мы задокументировали некоторый сопутствующий ущерб, мы всё равно получаем лучшую часть сделки.

В таком деликатном вопросе, как любовь, одержимость подпитывает ожидания. Воображая, что они оправдались, мы чувствуем прилив сил от завоевания, тотального триумфа и глубже погружаемся в любовную связь.

Триумф

Рихард Вагнер и то, чтосделаловесь мир егодолжником

Целое станет величайшим поэтическим произведением, когда-либо написанным. Рихард Вагнер о своем цикле «Кольцо нибелунга»

то одно из величайших и самых ничтожных наслаждений в жизни: оказаться правым. В автобиографии Чарли Чаплина есть рассказ о раннем драматическом соприкосновении с классической музыкой. В 1913 году, будучи еще никому не известным комиком, гастролировавшим по Соединенным Штатам в составе английской водевильной труппы, 24-летний Чарли взял несколько дней отдыха от рутины провинциальных шоу, чтобы совершить одиночную поездку в Нью-Йорк. Этот оазис сравнительной роскоши включал в себя хороший отель, полбутылки шампанского и первое посещение оперы «Тангейзер» Вагнера (1845) в Метрополитен-опера. Чаплин не знал ни немецкого, ни сюжета оперы, но, когда в третьем акте начался «Хор пилигримов», будущий Маленький Бродяга разрыдался. «Не знаю, что подумали сидевшие рядом со мной люди, – писал он. – Музыка, казалось, подводила итог всем страданиям моей жизни». До мировой славы Чаплина как кинокомика оставалось всего несколько месяцев.

Почувствовал ли Чаплин родственную душу или нет, но к Вагнеру он вернется гораздо позже, в своем фильме «Великий диктатор», дерзкой пародии на Гитлера, вышедшей в начале Второй мировой войны. Возможно, он знал о страсти Гитлера к Вагнеру. В комедии это уникальный леденящий душу момент: когда диктатор мечтает о всеобщем господстве, он исполняет танец с воздушным шаром в виде глобуса под неземные звуки прелюдии к первому акту «Лоэнгрина» Вагнера. Какое маловероятное трио помешанных на контроле: актер, безумный самодержец и композитор. Каждый из них по-своему хотел создать законченный и детально проработанный мир, управляемый по его собственным правилам, настаивая при этом, чтобы мы все присоединились к нему. У Чаплина это был мир прошлого. Вагнер и Гитлер считали себя эмиссарами будущего.

Есть две веские причины не включать Рихарда Вагнера в эту книгу. Самая очевидная из них заключается в том, что он вряд ли нуждается в таком освещении: о Вагнере написано больше слов, чем о любой другой фигуре в музыкальной истории. Он лидирует в сплине, гиперболе, подражании и анализе. Во-вторых, эта скромная книга – попытка соотнести состояния, пережитые некоторыми великими композиторами прошлого, с теми, которые мы испытываем сегодня, чтобы мы могли сравнить наши реакции с их реакциями и последовать их примеру или избежать его. Другими словами, мы с композиторами похожи.

В случае с Вагнером это заявление звучит неправдоподобно. Он определенно не был нормальным, и из всех композиторов именно он может заставить слушателя почувствовать себя самым ничтожным. В его жизни, поведении или достижениях нет практически ничего, что могло бы навести на мысль о повседневности. Его обаяние вырвало женщин из объятий их мужей. Его нрав был пугающим и взрывным. Его горе из-за смерти домашней собаки было изнурительным (возможно, это его самая человечная черта). А его вера в себя позволила ему одержать победу над всеми неудачами: бедностью, безразличием, враждебностью, изгнанием и кознями. Любой смертный сдался бы, а Вагнер продолжал верить в себя и свою работу, руководствуясь убеждением, что он – величайший музыкант в мире. Его тесть (и самый большой поклонник) Ференц Лист говорил, что «…ради славы Вагнер постился тридцать лет». В шестьдесят лет Вагнер прервал этот пост, он оказался прав. Он торжествовал.

Когда наша уверенность в себе получает серию чувствительных ударов ниже пояса, нужно иметь крепкое телосложение, чтобы не отклониться от долгосрочных целей. Отсутствие сомнений у Вагнера можно было бы назвать манией величия, если бы не тот факт, что он действительно осуществил свои замыслы и продержался столько, сколько потребовалось. Его цикл «Кольцо нибелунга» занял двадцать восемь лет (1848 – 1876), от замысла до первого полноценного представления в новом театре, построенном по проекту композитора. В это же время Вагнер произвел революцию в западной музыке своим «Тристаном и Изольдой». Его цитата в начале этой главы, какой бы диковинной она ни казалась в то время, оказалась пророческой; «Кольцо…», безусловно, является одним из самых влиятельных поэтических произведений, когда-либо написанных. Но что за человек может заявлять такое от своего имени?

Не особенно приятный. Быть просто «приятным» не входило в его намерения. Это было частью образа мистера Обывателя. «Я создан не так, как другие люди, – твердил он, – мир задолжал мне то, что мне нужно». В конце концов мир дал ему это, но только после попыток длиной в жизнь. Никто и никогда не требовал благотворительности с такой самоуверенностью. Представьте себе неожиданное письмо от некоего незнакомца со словами: «Дайте нам несколько фунтов, пожалуйста. Я пишу величайшую из когда-либо написанных поэм. Нет ли у вас свободной кровати на пару месяцев? Вы найдете мое общество неотразимым. Поздравляю – я не предлагаю такие привилегии абы кому». В двух словах: это был типичный вагнеровский прием. Подозреваю, вы бы поостереглись говорить «да». Некоторые так и сделали и потом долго жалели об этом.