Как рыба без воды. Мемуары наизнанку - Ришар Пьер

За вычетом Иветты — костюмерши, которая заходила туда перед нашим выходом на съемочную площадку, — то была только наша территория, так сказать, святая святых.

Иветта еще не пришла, и, как всегда в ожидании ее, мы попивали кофе, как вдруг они оба встали — с необычайно торжественным видом.

Видимо, их официальным представителем выступал Жан, потому что он, пристально глядя мне в глаза, сказал:

— Пьер, нам надо поговорить.

Карме, одетый в клетчатые трусы, выпрямился и застыл; казалось, он с трудом подбирает слова от волнения.

Блие, одетый в трусы с кармашками, стоял, выпятив живот, и вздохи нетерпения колыхали его монументальное чрево.

Торжественный момент. Они хотели убедить меня, не знали как, но оба сознавали: сейчас или никогда.

Ну и наконец после продолжительной паузы, по-моему, первым вступил Карме…

Как вам это описать?

Как верно предать то, что я видел и слышал, как отразить глубокий лиризм их выступления? Конечно, это не дословно, но воспринял я это именно так.

Он тихий пук издал — как шелест крыльев птички,

Метафорически изобразив кавычки.

«Вот вам название», — сказал, и в тот же миг

Невиданный букет передо мной возник.

Прислушайтесь, друзья, как много в звуке этом —

Пук праздничных цветов, испуг от града летом,

Как сильно в ноздри бьет громокипящий вал!

Кто может выжить и воскликнуть «Не попал!»?

Тот настоящий друг, чьи помыслы не мелки,

Кто с честью выйдет из подобной переделки,

Не будем же себя удерживать ни в чем

И с буйной яростью к пристрелке перейдем!

Любезному Карме знакомо это дело:

Он мастер ягодиц в искусстве артобстрела!

Однако не стерпел заносчивый Бернар —

Его перпетуум в ответ нанес удар.

Карме запнулся и, застыв как истукан,

Издал короткий звук, как неисправный кран.

Тогда вскричал Блие: «Мой друг, вы слишком кратки!

А сколько бы могли об этом недостатке —

Верней, достоинстве — вы разного сказать!

Задиристо: „Трещит… Большой печи под стать!"

Напыщенно: „О Пук! Тебя без проволочки

Я с буквы прописной пишу и с красной строчки!“

Простецки: „Ей же ей, а мой-то тем хорош,

Что даже носом ты в ответ не поведешь! “

Учено:,Крепковат… И бархатист при этом,

Да он бургундское забьет своим букетом! “

Напевно: „Если я найти не в силах слов,

Он тут как тут, и вот уже мотив готов!“

По-рыцарски: „Мой друг, к тебе взываю кротко —

Ты беден, так прими два этих самородка!“

Заносчиво: „Стучат, когда хотят войти.

Мой, выходя, стучит… Счастливого пути!»

Был раздосадован Карме — скажи на милость!

Но многословие Блие не прекратилось:

Чуть-чуть переведя свой непокорный дух,

Он с удовольствием продолжил чтенье вслух.

Он вспомнил басенку о некоей Пердетте,

Разбившей вдребезги горшочек с молоком:

Был этот звук сродни веселой оперетте,

А у Пердетты зад торчал большим горшком.

Блие припомнил всех из басенки: быков,

Коров, свиней, цыплят… И тут лишился слов.

Запал его угас. Но был другой, отличный,

Который вел в туннель… в породе ягодичной…

Карме потужился — и был заметно рад,

Хотя и удивлен и даже бледноват.

Но тут Блие опять пошел к заветной цели

И предложил ему сразиться на дуэли,

На музыкальной, и его веселый джаз

Страницы Библии озвучил в тот же час.

Он с Книги Бытия вел соло увлеченно…

Когда же трубный глас у стен Иерихона

Раздался наконец, Карме решил: пора!

Что там Пердетта? Ведь теперь его игра!

И авиация, ведомая судьбой,

Вслед инфантерии уже вступила в бой.

Какой был славный залп! Как дуэлянты спелись!

И натрудились до того, что перегрелись.

Стояли голыши, треща, как пугачи,

Как будто шла стрельба петардами в ночи! [5]

Они закончили, исчерпав запас аргументов, и, повторив пару реплик на бис, обратили свой взор на меня. Заключительное слово друзья уступали мне, но я не собрался с духом.

В конце концов победило время, поскольку ровно в восемь — пук в пук — в окне показалась несчастная Иветта! Меня спас гонг!

Едва успев накинуть халаты, мы вышли как ни в чем не бывало, даже поприветствовав ее на ходу. «Мы на минуточку». Она удивилась, но не остановилась.

Мы дали ей открыть дверь фургончика…

Сосчитали до трех — каждый на свой манер…

Те слова, что она пронзительно тогда прокричала, пусть останутся достоянием истории.

Прошло много лет, я был в Соединенных Штатах. Раздался звонок, и мне сообщили, что Карме испустил свой последний вздох.

Несмотря на все старания, на похороны я не успел. Вернувшись в Париж, я первым делом навестил его — на Монпарнасском кладбище.

Могилу удалось найти не сразу. Карме при жизни тоже был не слишком заметен.

Ее еще не успели привести в порядок. О нем этого никогда нельзя было сказать…

И тогда я присел в сторонке.

И стал чего-то ждать, но ничего не произошло.

Иногда в жизни такое бывает — даже с друзьями… С ним — никогда.

С ним, наоборот, неведомо что случалось именно вдруг, когда никто не ждал. А тут вдруг — ничего… Значит, и вправду конец.

Что за жизнь такая сволочная — взяла и прошла.

В моей душе бурлили слова любви, которые я так ему и не сказал и теперь уже не скажу никогда.

Ты был прав, старик, нехорошо держать все в себе.

Что мне теперь со всем этим делать?..

Так мне и надо.

И вдруг…

…впервые в жизни…

меня прорвало.

Я верю, он все видел и смеялся.

Я верю…

Глава XII. Актер или зэк?

Актер или зэк?

Я впервые задумался над этим вопросом в тюрьме.

Дело было во Френе…

Я там не сидел, я там работал.

Я там работал не надзирателем, я снимался.

В тот день мы снимали простую сцену: я адвокат и иду по тюрьме на встречу со своим клиентом.

Эта сцена была одновременно хорошей и плохой новостью.

Хорошей потому, что снималась целиком и, значит, не придется снимать в нескольких ракурсах.

Плохой потому, что снималась целиком и, значит, при малейшей ошибке надо начинать все сначала.

И начинать сначала что? Проход по коридору с вереницей тюремных камер.

За каждой дверью светилась пара глаз. И по мере того, как я проходил мимо решеток, глаза эти становились все грустнее…

Сцена завершалась последним планом и последним взглядом — самым унылым из всех.

— Давайте еще разок снимем, по-быстренькому! — уговаривал нас режиссер самым ласковым тоном.

Я вернулся к исходной точке в начале коридора.

Два раза, три раза, десять, двенадцать, и все время этот взгляд в конце, такой упорный и немигающий, как будто у того человека на глазах нет век.

На девятнадцатом дубле я услышал призыв последней пары глаз совершенно отчетливо.

И тогда я принял вид скромного и проницательного человека, который знает, что жизнь — нелегкая штука, и понимает, насколько жестоко со стороны кинозвезды являться сюда и бесстыдно демонстрировать свое легкомысленное искусство.