Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Плескачевская Инесса
Спрашиваю у Бориса Акимова:
– Почему Плисецкая стала такой особенной, что выделило ее из ряда других? Индивидуальность, характер? Что?
– Во-первых, очень точное попадание в свою профессию. Действительно, данные у нее физические были выдающиеся. Вот знаете, как у нас – вращение, прыжок, те танцевальные средства, которыми мы пользуемся. Так вот у нее был совершенно феноменальный прыжок. У мужчин таких не было. Есть даже отснятые кадры, где она по диагонали делает так называемый перекидной прыжок. Она прыгает всю диагональ, и ты поражаешься той высоте, той необыкновенной силе, с какой она это делает.
Успех этой прыжковой вариации был таким безоговорочным, что ее включили в программу праздничного концерта к 70-летию Иосифа Сталина. Майя Плисецкая танцевала перед убийцей своего отца, ничего еще не зная – ни о том, что отца давно нет, ни о том, что именно Сталин инициировал Большой террор. Все это она узнает гораздо позже, а тогда было важно, что в статьях о концерте упоминали ее имя – это повышало статус в театре.
Очень важной ролью стала роль Царь-девицы в балете «Конек-Горбунок». Но не в том, что поставлен на музыку Пуни, а в новом, музыку к которому написал Родион Щедрин. Истории их любви в этой книге посвящена отдельная глава, а познакомились они как раз в то время, когда Щедрин по заказу Большого театра работал над этой музыкой.
В Царь-девице много от самой Майи: неторопливая, плавная повадка, лукавая уверенность в себе. Когда она насмешничает над незадачливым царем, когда проявляет нежность к Иванушке, она не теряет спокойной горделивости царевны, привыкшей, что все вращается вокруг нее, – ей все служат, угождают и забавляют ее. Да, как в жизни.
Борис Акимов вспоминает, что однажды к нему, молодому еще танцовщику, всего два года в театре («Я был еще курчавый блондин такой, копна волос»), после класса Асафа Мессерера подошла Плисецкая и сделала предложение, от которого ни один блондин – курчавый или нет – не мог отказаться:
– Подошла ко мне и говорит: «Боря, мне нужен в “Коньке-Горбунке” высокий Иван. Ты знаешь, я уже поговорила с руководством, все – добро, с Ермолаевым, педагогом твоим, поговорила, всё, начинаем репетировать». У меня просто все отпало: сама Плисецкая предлагает! Я – к Ермолаеву: «Да, она со мной говорила. Начнем на днях, я уже Александра Ивановича Радунского, балетмейстера этого спектакля (а они друзья были) предупредил. Он придет, все покажет, мы переделаем кое-что». А Ермолаев передельщик такой – он все переделывал, все вариации. «Мы сделаем все по-другому». И вот первая репетиция с Майей Михайловной. Я так волновался! Вхожу в зал, и входит Плисецкая: «О, Боря!» Прямо через две минуты у меня все это напряжение снято, потому что она начала говорить… Она человек эмоциональный, азартный, репетиции – это ее жизнь. Она могла сутками сидеть в балетном зале, вся отдавалась этому, была очень талантлива в работе. Потрясающе умела снимать напряжение – физическое, психологическое. В паузах, когда нужно отдохнуть, Майя всегда что-то рассказывала, с ней было интересно, я бы даже сказал – очень весело. Шуткой, посторонним разговором переключала – а это как воды попить в жаркий день: сразу прилив сил.
– И вы с ней станцевали?
– Да, это для меня было событие: я с Плисецкой станцевал «Конька-Горбунка»! Мы репетировали все адажио, все светлицы, темницы… Все, все было. Вообще так здорово с ней и очень легко. Не было никаких проблем. Сто раз не надо было повторять, она: «Все нормально, у нас время есть, мы все сделаем, здесь хорошо, здесь ты молодец». Вот как-то так, в хорошей спокойной атмосфере я и станцевал. «Конек» – спектакль непростой, в нем много актерства, смены настроений в адажио. Партнером я был неопытным, но с Майей всегда было легко – она так мастерски показывала эти обводочки, поддержки, и все так хорошо, спокойно шло. Партнершей была прекрасной – всегда на своих ногах стояла. Она была очень сильной балериной с точки зрения техники и апломба. Многому меня научила. На спектаклях играла под настроение, часто импровизировала, я подключался к ней – импульс, который она посылала, был естественный и понятный. Я очень любил с ней танцевать, у нас был хороший контакт. С тех пор у меня с ней всю жизнь были замечательные человеческие и творческие отношения. Когда меня назначили в 2000 году художественным руководителем балета Большого театра, она была здесь проездом. И пришла в Бетховенский зал, меня обнимала, целовала, – говоря об этом, Борис Борисович оживляется, улыбается, – «Я так рада, Боречка, за тебя!»
Партнерство, о котором говорит Акимов и о котором я разговаривала со многими артистами, – очень важная в балете вещь. В этой книге партнеры Плисецкой скажут об этом еще не раз. А вот когда у самой Майи спрашивали, кто был для нее самым удобным партнером, она, практически не раздумывая, отвечала: «Пожалуй, Николай Фадеечев. Он меня устраивал еще и тем, что не был карьеристом и никогда не затевал никаких интриг. Думал Коля только о себе. Если он был чуть-чуть болен, ни за что танцевать не станет, даже если здорово подводил партнершу. Я однажды станцевала с ним “Лауренсию” только для того, чтобы дать публике понять, что он и такое может. А у меня так болело колено! Он холодный никогда на сцену не выходил, грелся каждый антракт – у него и травм-то никогда не было. Эгоист – да. Но зла никому не делал». Иногда в театре (да и не только в нем) это самое важное: не делать никому зла. Сам же Николай Фадеечев о своей знаменитой партнерше говорил: «Танцевать с Плисецкой было на редкость легко, хотя балерина она “не маленькая”. Но смелость, огромный внутренний посыл делали ее как балерину удивительно невесомой. Мы не знали разногласий на сцене и были в дружеских отношениях в жизни. Природа одарила Плисецкую блестящими данными, и прежде всего выносливостью, так необходимой в балете».
«Но не только эти качества составляют феномен искусства Плисецкой, – говорил другой ее партнер Юрий Жданов. – Ее таланту присущи две движущие силы: творческое дерзание и ум большого художника».
Сама Плисецкая, описывая свою творческую манеру, признавалась, что эмоции для нее всегда были важнее рациональности: «Я никогда не делала роли, когда я не чувствовала, что могу их сделать искренне. Например, “Коппелия”, “Тщетная предосторожность” … Чудные, изумительные роли. Но они мне не подходили. И не надо браться за то, что не подходит. Единственное, чего не случилось, но что мне очень хотелось, – это комедийные роли. А получалось всегда со смертями». Но как прекрасно она умирала! Сравниться в этом с ней могла только другая главная балерина Советского Союза – Галина Уланова. Или все-таки Плисецкая – с ней?
Тень Улановой
Если на Западе вы заговорите о советском балете, то вам назовут два имени, с которыми он ассоциируется: Галина Уланова и Майя Плисецкая. Почему именно они? Ведь в Советском Союзе было много прекрасных балерин. Сама Плисецкая среди своих кумиров называла Марину Семенову и Аллу Шелест, но на Западе их фактически не знают. Почему? Потому что не видели. А Уланову и Плисецкую, а потом и Максимову с Васильевым, и много кого еще – видели. Могли сравнить со своими звездами, оценить ту самую русскую балетную школу, которая создала, например, американский балет. Где бы он был, если бы не петербуржец Георгий Баланчивадзе, известный миру как Джордж Баланчин? Гастроли Большого театра сделали сначала Уланову, а вслед за ней и Плисецкую мировыми звездами. Эта последовательность – первой Уланова, а потом Плисецкая – имеет значение.
Сначала, конечно, была Уланова. Многое в их творческой судьбе определила разница в возрасте: Галина Сергеевна была старше Майи Михайловны на 16 лет. Она была ученицей Вагановой, но ни Ваганова, ни Уланова это никогда не подчеркивали. Почему? Да потому, говорят знающие люди, что особых технических способностей у Улановой не было, и потому Ваганова не числила ее среди своих лучших учениц. Несмотря на это, Уланова – великолепный пример того, как желание, терпение и труд (изнурительный, да) могут человека средних балетных способностей превратить в легенду и мировую суперзвезду. «Уланова создала свой стиль, приучила к нему, – говорила Плисецкая. – Она – эпоха. Она – время. Она – победа. Она – обладательница своего почерка. Она сказала свое слово, отразила свой век, подобно Моцарту, Бетховену, Прокофьеву». А Галина Сергеевна говорила о Майе Михайловне: «Танец Плисецкой отличается чистотой и мягкостью, свободой и легкостью. У нее большой, широкий, как полет, прыжок, сила и стремительность».
