Заходер и все-все-все… - Заходер Галина Сергеевна
На мой взгляд, в новом туалете, да еще с новой прической, я достигла совершенства.
В гардеробе ресторана, проведя расческой по волосам, обернулась, чтобы поймать взгляд Бориса. Я, конечно, рассчитывала на эффект, но не до такой же степени!
Он стоял ошеломленный.
Только и смог подавленно произнести:
— Что ты сделала со своими волосами?
Да, сильный пол, действительно, слабоват — нельзя же так огорчаться по пустякам.
К концу вечера Борис взял себя в руки и великодушно утешил, признав, что так тоже неплохо.
Тем временем я лежу и страдаю, но уже не так отчаянно, как накануне.
Снова звонок: «Можно тебя проведать? Что привезти?»
Это был первый визит Бори в мое жилище. Цветы. Последнее объяснение, которое все расставило по своим местам.
Через несколько дней одна машинка Бориса стояла на моем письменном столе, другая («Москвич») — возле дома.
Какая последняя соломинка переломила спину верблюду?
Борис сказал, что к решению жениться на мне привели слова, сказанные мною однажды: «Я по своему устройству не любовница, я жена. На мне надо жениться».
Борис неоднократно говорил нашим друзьям, что лучший совет, который он получил в жизни, дала ему я. Следовал естественный вопрос: каков же был совет? — «Галя сказала мне, что на ней надо жениться». Вот откуда слова в тетрадке, где перемешаны сомнения, слова прощания: Прекрасный совет.
Довольно часто на протяжении нашей семейной жизни Боря говаривал, что благодарен мне за совет и готов сейчас же, в очередной раз, им воспользоваться: он снова делает мне предложение. И я в очередной раз с благодарностью его принимала.
Посвящение на сигнальном экземпляре стихов через тридцать лет подтверждает, что и через такой срок он не изменил мнения:
Дорогая Галюша, родная моя подруга. Ты же знаешь, что без тебя, без нашей любви не было бы ни этой книжечки, ни, скорее всего, ее автора.
Спасибо тебе!
Счастья в Новом Году!
Борис,
26.12.95.
Но даже «прекрасного совета» для бесповоротного решения оказалось недостаточно. Сомнения, привычка, чувства взяли верх. В какой-то момент Боря не смог преодолеть их.
Той самой «соломинкой», которая остановила, развеяла последние сомнения, оказалось мое поведение во время его объяснения в Переделкине. Он ожидал чего угодно, но не того тихого, безмолвного, даже без слез, страдания.
Эти эпизоды в черновой записи — прямо с компьютера — читал один наш приятель. Когда дошел до этих событий, он посмотрел на меня удивленно и сказал: «А я и не знал, что с вами происходило то же, что с нами. Я тоже струсил в последний момент и дал ход назад». — «Как же реагировала Наташа?» — живо заинтересовалась я. «О, она закатила такую истерику, так громко в голос плакала на всю Никитскую, что прохожие собрались толпой, сочувствуя ей».
И такая реакция тоже принесла пользу. Вот какие мы все разные.
На следующий день Боря предложил устроить «смотрины». Родственников, чтобы показать им невесту, у Бори не было, поэтому он пригласил на них своего друга, поэта Валентина Дмитриевича Берестова. Выпили за наше счастье.
Что же дальше рассказывать, когда даже в кино после свадебного поцелуя следуют титры «конец»?!
Однако после этого только все и началось. И не только у нас.
Началось просто какое-то поветрие: самые близкие друзья Бориса Владимировича стали, буквально вслед за нами, тоже круто менять свою жизнь. А может быть, это закономерность возраста? Я могу назвать, по крайней мере, троих. Они все развелись, вновь женились (один на женщине, как он говорил, «голландской опрятности», другой, по совпадению, на моей тезке). Двое из них купили домики в деревне, а третий попытался, но у него не получилось, — и купил квартиру. Словом, как иногда говорил Борис про этот период, цитируя украинскую пословицу (к сожалению, я могу привести ее лишь на русском языке и приблизительно): «Не шел, не шел, а как пошел, так и двери понес».
Я еще расскажу о нашей дружбе с Валентином Берестовым, но сейчас предоставлю слово самому Борису Заходеру, вернее, его дневнику, где он пишет об их дружбе и как они познакомились.
С Валей мы познакомились, помнится, как раз сорок лет тому назад — «nel mezzo del cammin di nostra vita», — ведь сейчас мне без пяти… не минут, а месяцев — 80. Правда, во времена Данте земная жизнь считалась пройденной до половины в 35 лет, но так как мне тогда было сорок, а Вале — тридцать, можно считать, что в среднем оно так и выходит. Несмотря на некоторое неравновесие. Не станем углубляться.
Он любил рассказывать о встрече, положившей начало нашему знакомству и нашей дружбе.
Это было в клубе писателей на каком-то собрании «детской секции».
Я сидел по обыкновению сзади, в стороне. В маленьком зальчике было много свободных мест, но запоздалый гость предпочел почему-то устроиться рядом со мной. Помнится, он даже спросил разрешения. Незнакомцу было на вид лет тридцать, внешность у него была располагающая, голос приятный.
Вел собрание и доклад делал тогдашний председатель секции Сергей Михалков. Когда он упоминал чью-нибудь фамилию, я спрашивал соседа, кто это такой. (Основная моя мысль была — дистанцироваться от всего этого сборища.) Он кратко отзывался, и по этим отзывам было видно, что наши мнения об этих писателях приблизительно совпадают.
Промолчал он только, когда Михалков заговорил о Берестове, заговорил в самых лестных тонах, — сделал вид, что не слышал вопроса… и почему-то я не стал настаивать.
Зато когда докладчик упомянул мою фамилию и я довольно мрачно спросил: «А это кто еще такой?» — сосед разразился настоящим панегириком. Видно было, что он возмущен моим невежеством (как он потом рассказывал, он принял меня за партийного деятеля — видимо, по привычке — волосы я зачесываю назад, тогда это называлось «политзачес») и хочет меня как можно скорее просветить.
Когда он закончил, я, повернувшись к нему (до сих пор обмен мнениями происходил «в профиль»), спросил:
— Кто это говорит?
— Берестов, — был ответ. — А кто спрашивает?
— Заходер. Очень приятно!
Мы расхохотались и пожали друг другу руки.
И сорок лет их не разнимали.
24 апреля 1998 года.
III
Ни опыта, ни денег для покупки дома — одно желание начать новую жизнь.
Опыт жизни в собственном доме у меня был. Летом я часто гостила у бабушки в городе Коврове, стоящем на высоком берегу реки Клязьмы, да и мои родители тоже перед началом Отечественной войны начали строительство собственного дома возле станции Болшево, на той же Клязьме. Я была тогда маленькая, но до сих пор во мне живы ощущения, которые испытала, когда впервые увидела участок земли с колышками, указывающими границы нашего владения. Вскоре появился деревянный сруб, гора свежих древесных стружек, с вершины которых я скатывалась кувырком, предварительно сняв модную шляпку «маленькая мама». К началу войны наш скромный дом, обсаженный рябинами вдоль одной стороны забора и лесными елочками с другой, был достроен.
