Юлия Кантакузина - Революционные дни. Воспоминания русской княгини, внучки президента США. 1876-1918
За обеденным столом он обычно бывал крайне молчалив. Многие женщины, сидевшие рядом с ним, считали, что он намеренно их оскорблял, и утверждали, будто испытывали мучения, когда слышали, как он ест суп. Один знакомый рассказывал мне, что видел, как он взял куриную ногу и бросил кость под стол! Этот великий человек отличался безобразной внешностью, но имел глубокие красивые глаза и умелые руки. Он был огромным и казался сильным, хотя и не отличался плотным сложением. Мне его наружность казалась довольно интересной, так же как и его речи. Похоже, единственное, что привлекало его в обществе, – это возможность видеть, что жена окружена вниманием, а приемная дочь веселится. По мере того как его власть росла, вокруг них собиралась все большая толпа жаждущих извлечь какую-то выгоду. Дочь вышла замуж за Нарышкина, потомка одной из знатнейших семей империи, и у юной пары родился сын, хрупкий мальчик. Для того чтобы увидеть Витте в наилучшем проявлении, нужно было наблюдать этого огромного человека с внуком на коленях – большущий медведь умел быть таким же нежным, как старая нянюшка.
В период революции, уступок требованиям общественности, собраний и роспуска 1-й Думы, несмотря на раздраженные нападки на мотивы Витте, я пришла к убеждению, что он искренне желал добра и хотел продвинуть Россию вперед. Думаю, он предполагал провести много либеральных реформ и наладить сотрудничество с наиболее патриотичными силами страны. Но большинство из них почему-то не доверяло ему; заслуженное ли то было недоверие или нет, но оно стало роковым препятствием на пути деятельности, предпринятой Витте. Поскольку лучшие не присоединились к нему, он сблизился с людьми экстремистских взглядов и не очень понимающими людьми, чтобы добиться большинства; затем, разочаровавшись в них или желая установить равновесие, он повернулся к реакционерам и попытался спасти ситуацию, связав себя с ними. Подобное раскачивание оказалось гибельным для него и нанесло большой урон престижу правительства и императора, и тот вынудил Витте исчезнуть из общественной жизни, к глубокому разочарованию последнего, в то время как правительство возглавил Столыпин.[52]
В последнее время своего пребывания у власти Витте, казалось, утратил мужество. Он явно боялся принимать решения или предстать перед лицом физической опасности. По собственному требованию он поселился тогда в Зимнем дворце и жил там окруженный охраной; чтобы попасть в салон мадам Витте, приходилось миновать несколько пар часовых. Конечно, его враги извлекали выгоду из подобных поступков. Те же, кто поддерживал его, по-прежнему клялись, что он искренний, дальновидный, патриотичный политик, преданный интересам своего суверена, старающийся преодолеть колебания императора и избавиться от интриг предполагаемых соперников, хотя его величество никогда не поддерживал его в критические моменты. Похоже, именно это воспоминание заставило его так сильно переживать свою отставку, невзирая на новый титул и большое состояние[53]. Те, кто ненавидел его, утверждали, будто он сам виноват в том, что ему не доверяли и в конце концов отстранили от власти. Я так и не узнала истины, но мне кажется безусловным, что он не из тех людей, которые намеренно внушают веру в свою честность.
Однажды вечером в 1902 году я оказалась на официальном обеде рядом с высоким человеком с выразительным красивым лицом и довольно длинными седыми волосами, слегка поредевшими на макушке. Особенно поразили меня его величавая осанка и бесстрашный проницательный взгляд. Обед устраивался в посольстве, и вновь назначенный Глава миссии или его секретари, имея довольно туманные представления о правилах русского этикета, рассадили гостей согласно их происхождению, а не по официальному рангу занимаемых ими должностей.
Некоторые пожилые люди пришли из-за этого в ярость и стали критиковать хозяина, но мой сосед, обращаясь ко мне, с улыбкой сказал:
– До чего же они смешные, не правда ли? Поднимать такой шум по поводу того, где сидеть! Я же со своей стороны должен признаться, что мне доставляет большое удовольствие возможность оказаться в конце стола между двумя молодыми и красивыми женщинами, вместо того чтобы, как всегда, сидеть во главе среди таких же стариков, как я сам. Я благодарен провидению и считаю, что такую систему следует поощрять.
Я была в равной степени рада, поскольку редко имела такого интересного собеседника, как этот. С того вечера началась моя дружба с Плеве[54] (ибо это был он, министр внутренних дел), и она продолжалась до его убийства. Я мало знаю о проводимой им политике. Впоследствии слышала, что он был ретроградом и стоял за суровые меры, а также его порой обвиняли за многие неверные действия других. Наверное, если бы мы говорили о политике, то наши мнения часто не совпадали бы, но в течение двух-трех сезонов, когда этот занятый человек довольно часто приходил к моему чайному столу прямо из канцелярии или после заседания Кабинета министров, он, насколько я помню, никогда не говорил о своей работе.
Будучи болтушкой, я пускалась в детальные описания своего последнего бала или же рассказывала о последних достижениях своего малыша, а он маленькими глотками прихлебывал чай и снисходительно слушал, словно рассказ ребенка о своих играх, при этом его лохматая голова опиралась на руку, прикрывавшую глаза. Через час он обычно вставал и уходил со словами: «Спасибо за очень приятный отдых». Я испытывала по отношению к нему острое любопытство. Он знал это и никогда не был банальным. Это была странная дружба, ибо Плеве был старше моего отца. Я знала, что его жена довольно приятная пожилая дама (я встречала ее на официальных приемах, и мы обменялись визитами), а однажды он упомянул, что у него есть дочь, намного старше меня, но помимо этого я ничего не знала ни о его домашней жизни, ни о работе. Его патриотизм, казалось, не имел границ, и он выполнял свои нелегкие обязанности невероятно решительно, неуклонно жил согласно своим убеждениям и выполнял то, что считал своими обязанностями, не ведая страха и не заботясь о себе.
Наш последний разговор доказывает это его умонастроение. Была поздняя весна, и я собиралась через несколько дней уехать в деревню. Плеве пришел попрощаться и оставался до тех пор, пока не ушли один или два других посетителя. Немного помолчав, он поднялся, чтобы произнести слова прощания.
– Жаль, что вы уезжаете, – серьезно сказал он. – Мне очень нравилось время от времени приходить сюда, чтобы провести часок в тишине. Боюсь, что больше не увижу вас.
– Но я вернусь в город осенью, и, надеюсь, вы возобновите эту приятную привычку часто заходить ко мне.
– Если останусь в живых, то, безусловно, буду в числе ваших постоянных посетителей, но те люди, которые считают, что я все делаю неверно, и которые уже пытались недавно меня убить, настойчивее, чем прежде, преследуют меня. Наверное, они скоро до меня доберутся.
– Но вы же министр внутренних дел, в вашем ведении находится полиция. Почему вы не обеспечите свою безопасность? – спросила я.
– Это выглядело бы не слишком красиво и было бы нехорошо, если бы я окружил себя полицией и проявил свой страх, не правда ли? Когда мне нужно что-то сделать, я выхожу, как любой другой человек, невзирая на последствия. Боюсь, у меня только один путь – исполнять свои обязанности и принимать последствия. Если я исчезну, меня заменит кто-нибудь другой. Приятного вам лета, и еще раз спасибо!
Он поцеловал мне руку и ушел со своей лохматой львиной гривой и поднятой головой, спокойной, как всегда, походкой.
Через несколько недель, кажется в июле[55], Плеве отправился в Петергофский дворец, чтобы сделать свой еженедельный доклад императору. По дороге к вокзалу в его карету бросили бомбу. Экипаж, кучер, лошади и министр внутренних дел – все разлетелось на куски. Я оплакивала трагическую смерть Плеве, ибо знала, что, какой бы ни была его политика, он являлся честным и верным человеком, преданным своему императору и стране, и немногие обладали его мужеством, энергией и бескорыстием. Он с готовностью жертвовал личными желаниями ради постоянной службы отечеству и не боялся угрожающей ему опасности, которую всегда осознавал. Он был первым пожилым мужчиной, с которым я часто встречалась после своего замужества, и казался мне одним из лучших в группе заблуждающихся крайне реакционных чиновников старой России.
С наступлением каждого последующего времени года все ощущали большие перемены. Неожиданно разразилась Японская война. Незадолго до ее начала через Петербург проезжал великий Ито[56], он надеялся встретить дружеский прием и получить заем. Но наше правительство встретило его недружелюбно, оттолкнув к Англии, где он получил и заем, и вскоре после этого, как я полагаю, договор.
Я узнала от американского посла, что Ито говорил с ним о моем деде. Он слышал, что я вышла замуж и живу в Санкт-Петербурге, и спросил, не мог ли бы посол организовать встречу со мной. Вместо того чтобы сообщить мне об этом, дипломат ответил ему, что не может ничего сделать.
