Любовь Шапорина - Дневник. Том 2
Наташе не приходит в голову мысль о том, что я, 67-летняя старуха, останусь одна совсем. Ольга Андреевна уходит в 8 ½ и возвращается редко в 7, чаще в 9, 10. Умри я, об этом догадаются, когда я начну разлагаться. Не говоря уже о том, что девочки прожили у меня 10 лет.
Я обожаю Соню. Мысль о разлуке с ней приводит меня в отчаяние. Весь этот поход расстроил меня. Сидела я в сумерках и горько плакала.
1 июля. Уже июль. Так и лето пройдет, а я все буду сидеть с больной ногой под окошком.
Наша чудовищная жизнь приносит свои плоды: Митя Толстой окончил консерваторию, окончил блестяще. Вечером 29-го он пошел с Б.А. Араповым, грузинским композитором и его женой в гостиницу «Европейскую». Вышли оттуда в 2 часа ночи, белой ночи, надо добавить. К ним пристал какой-то тип, предлагая развезти всех в машине. Они отказались. Он продолжал приставать. Арапов с грузином шли впереди, Митя с женой грузина сзади. Хулиган стал ощупывать Митины карманы. Затем Арапов слышит крики и, обернувшись, видит падающего Митю, у которого из уха хлещет кровь. Он пришел в сознание лишь в 11 часов утра. Сильное сотрясение мозга. На их крики не пришел никто, ни шоферы, стоявшие перед гостиницей, ни милиционер.
А накануне оркестрант из джаза Сапожнина, выйдя из «Европейской», взял таксиста, который его куда-то завез, ограбил и выбросил на мостовую, где его нашли тоже с сотрясением мозга. Он лежит у Бондарчука. Митя тоже в Нейрохирургическом. До сих пор ему еще не делали рентгеновского снимка. К счастью, положение неугрожающее. Также на этих днях произошел случай, о котором мне рассказала Александра Алексеевна Бонч-Бруевич. Жилец их дома (на Лесном проспекте), пожилой господин, возвращался с работы часов в 6 вечера. Он стоял на подножке трамвая. Прицепившийся сзади бандит стал резать его костюм, чтобы вытащить бумажник. На площадке стояла женщина, увидала это и сказала: «Смотрите, у вас бумажник вытащат». – «Ах так!» – закричал бандит, полоснул женщину по лицу бритвой и соскочил. Он прорезал ей глаз! Коммунистическая мораль плюс коммунистическая нищета дают себя знать.
Брянцев говорил Наталье Васильевне, что как только была отменена смертная казнь, так сразу же в городе было несколько «мокрых» дел. Это понятно. Их арестуют, дадут 25 лет, через год выпустят под амнистию, они же «свои».
Ксения Эдуардовна Дешевова несколько лет тому назад поехала с Владимиром Михайловичем по Беломорканалу. Партийная ораторша сделала доклад пассажирам о стройке канала, о том, как быстро перековывались уголовники, «это были наши», – говорила она, и затем были враги, политические преступники. До чего это дойдет?
Государство sans foi ni loi[152]. Может быть, страна, народ? Нет, именно государство, директивы и пример идут сверху.
7 июля. По дороге из Таллина Юрий ко мне не заехал и даже не позвонил, хотя и уверял Васю по приезде в Москву, что звонил мне весь день. А чего звонить, я никуда не выхожу. Он боится моей агрессии по поводу Васи. Я и вправду хотела просить его устроить Васе санаторию, квартиру и помочь ему в устройстве постоянной работы, т. е. места театрального художника. О санатории я уже говорила с ним неоднократно.
Ничего не сделал. Что у этих отцов вместо сердца? Губка. Вчера Никита и Алеша увезли Соню в Москву. Соня побыла у Толстых в Вырице 10 дней, и я получила от Татьяны Борисовны Лозинской замечательное письмо о Соне. Растрогало меня до слез.
Сегодня я весь день лежу. Очень болит нога, и после отъезда Сони очень тоскливо. У меня осталось 6 рублей, килограммов 12 картошки и стакан крупы. Но я одна, и потому вполне спокойна. Деньги Анны Петровны, которые я мечтала сохранить себе на лето, все ушли на детей, Наташу и девочек, которые сидели тоже без денег.
Ночью звонил Вася. Мне кажется, за этот год он понял, что я ему не враг. Я очень боюсь за его здоровье. Шура (няня) не поехала в Москву. Она с сестрой (Аня на сносях) съездили в деревню, купили матери за 2000 рублей водогрейку с потолком, но без крыши, без окон и печки; вернулись сюда, и Шура поедет обратно, чтобы перевезти и поставить эту хибару, заготовить лес. Она на это дело отдала 1200 рублей – весь свой заработок за 8 месяцев, а сестра и зять в надежде продать его велосипед заняли 1500. Вот это le vrai grand monde, как сказал Л. Толстой[153].
В деревне питаются травой и главным образом лопухами, которые долго кипятят, воду сливают и вновь кипятят. Вместо хлеба им выдали тимофеевку[154], которую тоже едят. В их колхозе три лошади, работает из них одна, две больные.
Нету хлеба вот по какой причине. Ввиду неурожая в прошлом году, комиссия разрешила сдавать только 50 % нормы. Председатели колхоза и сельсовета сдали все 100 %, были премированы, а население пухнет и дохнет от голода.
И как это подымается рука брать хлеб и прочие заготовки в местности, дотла разрушенной войной?
Сегодня весь день гроза. Как похожи раскаты грома на грохот обстрелов. Может быть, оттого-то я так скверно себя чувствую. Слабость невероятная, глаза не хочется открывать.
9 июля. Советская действительность готовит нам чуть ли не ежедневно такие неожиданности, что хоть в Неву бросайся. На днях получаю из районного жилищного отдела приказание «прибыть» к заведующему отделом т. Войлокову. Пошла сегодня. «Мы у вас изымаем комнату. Подайте заявление, что вы сдаете ее добровольно, и мы поселим к вам какую-нибудь одинокую учительницу. В противном случае отберем комнату через суд, получите какого-нибудь инвалида неработающего или какую-нибудь некультурную семью. Заявление подавайте завтра».
Когда я ему сказала, что Вербицкий при мне спрашивал юриста по жилищным делам о правилах инвентаризации и тот сообщил, что для тех, кто занимал площадь до войны и во время войны, норма остается девять метров, Войлоков закричал: «Много он понимает, ваш юрист! Я лучше его знаю постановления Совета министров, норма для всех шесть метров». Войлоков по виду рабочий лет 32 и хам с головы до пят. Говорит грубо, диктаторски, рожа просит кирпича.
Шла я домой и думала: пора помирать. Нет сил все это терпеть и чувствовать, как все меры переполняет та haine impuissante[155], о которой писал Стендаль.
Мы голодаем, но хоть в своем углу-то оставьте нас в покое. Нет, ни за что. Помни, что ты не человек.
Да, Войлоков еще утешил: няне или домработнице площади не полагается, она в расчет не идет!
А на съезде Союза писателей Фадеев, сделав несколько выпадов против А.Н. Веселовского, назвал Шишмарева и декана филологического факультета Алексеева «попугайчиками Веселовского»[156]. Разве допустимо, чтобы подобные люди руководили молодежью? 70-летнего академика назвать попугайчиком – это же равносильно публичной пощечине, и притом безнаказанной. В этом вся прелесть для них. Нечего добавить. Мучительно страдаю.
Была сегодня же у Новотельнова, сделали и сразу же проявили рентгеновский снимок: оказалось, перелом и трещина. Тоже весело.
24 июля. 9 утра. Только что звонил Вася. С отъезда детей никто мне не писал и не звонил. Ходила как пришибленная. Казалось непростительным, чудовищным такое отношение.
«У вас понятия XVIII столетия», – сказал мне Бондарчук.
К счастью, дети здоровы. Вася не отдыхает, ездит в Москву, устраивается на работу в Театр киноактера. Сидят без денег. Отец ничего ему не дал, уезжая в Ригу, и так санатории и не устроил. Я готова зубами скрежетать.
Но его лауреатство все-таки меня спасло. После моего визита к Войлокову я пришла в отчаяние. Позвонила Елена Ивановна: «Да обратитесь к Шостаковичу, ведь он же депутат Верховного совета нашего района». Тут я вспомнила, что за отсутствующего Шостаковича секретарствует Ашкенази. Позвонила ему. Этот милейший одессит меня успокоил, взял у меня все сведения, сказал, что хорошо знает Войлокова, который хам и холуй. Он написал ему заявление от имени депутата на официальном бланке, что, дескать, жена дважды лауреата занимает 61 метр, проживает на этих метрах с двумя внуками, двумя племянницами (это девочки) и их няней, всего 6 человек. 6×9 = 54 плюс 5 на семью = 59 и т. д. и т. д….
17 августа. Вернулась из больницы 14-го. Последний вечер я провела чудесно. Нас в палате шестеро. Две колхозницы – два почти противоположных типа «советской» деревни. Аня Федорова из Псковской области, 27 лет. Широкий лоб, широко расставленные глаза, скулы, острый длинный нос, лицо все заострено книзу, что-то есть от лисы. Она партийная, очень самодовольна, вела свое хозяйство, служила в МТС бухгалтером. Сломаны обе ноги, она лежит уже 2 года, ноги на шинах и с блоками, которые растягивают кости. Нина Пашечко, 18 лет, из Брянской области, трогательная девочка с очень правильными чертами лица. Жила в деревне. Ее завербовали в железнодорожное училище. Повезли в Москву в распределитель. Ей вышло назначение в Среднюю Азию. Но т. к. бумаги ее случайно отправили в Ленинград, велели ехать в Ленинград. Здесь о школе и думать забыли, а послали на работу, на пути, разгружать вагоны, укладывать шпалы. Зарплаты полагалось 400 рублей, с разверсткой по часам, но постройка общежитий, столовых не оплачивалась: «Работаете для себя». Повезли в Териоки, сидели там двое суток без хлеба и пищи. Был один хороший мастер, платил по 3, по 4 рубля за час, остальные по 1 рублю 50 к. и по 1 рублю 75 к. Попала под вагон, отрезало ступню. Отец ее организовал партизанский отряд. Свои же выдали. Немцы его расстреляли. У него было пять братьев – все погибли на войне. Она с отцом тоже партизанила, в разведку ходила. Как-то раз она с двумя девчонками, 11 и 13 лет, ей самой шел пятнадцатый, перерезали телефонный кабель. Немцы скоро заметили и арестовали много народа и их в том числе. Всех их, человек 30, посадили на «черного ворона» и повезли куда-то. Машина, хоть и крытая, сзади была открыта. Ехали вечером, дело было зимой, вьюга. Они, девчонки-то, и спрыгнули прямо в сугроб, никто не заметил.
