Анатолий Вишневский - Перехваченные письма
Однажды она попросила меня пойти к мэру Плесси-Робенсон и заявить, что у нее украли документы и что ее хотят скомпрометировать, обвинив в шпионаже. Я ей поверил и сделал то, что она просила. Мэр был первым, кто заставил меня задуматься, спросив, не страдает ли она душевной болезнью. Как я мог не сообразить этого раньше?
Потом был еще один период, когда жизнь взяла свое, а болезнь отступила. Как-то она спросила, ходил ли я к мэру, и была удивлена моим утвердительным ответом, но, кажется, осталась довольна.
Мария Граевская — Борису Татищеву24 октября 1959
Exp.: Mme Tatischeff
«de Mailhol»
Labastide-Beauvoir, Haute-Garonne
Mon cher Boris-chéri,
Le 24.9, dix heures et quart au lit en chemise de nuit (pas très bien repassée, pas propre à souhait) mais je couvre tout cela avec ma grande serviette éponge, tu sais, sur fond bleu roi des rayures, rouge, vert-jaune. Elle est assez décorative et va avec tout l'ameublement de ma chambre actuelle que je commence à m'attacher de plus en plus. J'attends la visite du docteur, mais je ne suis pas ou plutôt, je ne suis plus malade du tout. Jamais de ma vie je ne me suis sentie aussi reposée, aussi en forme pour travailler et aussi heureuse pour pouvoir le faire. Je me mets à souffler tra-la-la la-la-la la la aa.
Mon petit Aige-chéri[304], мой Брюсик дорогой, благодарю, спасибо милый. Les mots sont lancés pour arrêter un peu le battement de mon coeur qui s'élance vers toi pour te serrer contre lui en te remerciant de vive voix pour le bonheur que tu as su me transmettre par ta gentille lettre. J'ai lu tout entre les lignes[305].
Вот они и навестили меня. Docteur[306] со своим assistant[307], Banid его фамилия.
Он — доктор, конечно: Zdravstvouite, Maria Romanovna.
Я: Здравствуйте, дорогой Морис Люсьеныч! — и смех, и шутки начинаются. Я держала твое письмо (в момент, когда он открыл мою дверь) в руках. Конечно, прочла я ему сначала по-русски, как ты мне писал, потом перевела, они были в восторге; кроме этого — et votre santé? sommeil? etc.[308]
Они: vous allez même un peu trop bien, on va vous calmer un peu (обращается к assistant): on va lui faire une piqûre calmante d'Argatyl.
Docteur, merci, d'accord, mais pas avant que je finisse cette lettre[309]. Они думают что я в бреду, в какой-то особой лихорадке, но может быть им не дано знать, что знаем мы. Дина, твоя… (Далее неразборчиво. — Осв.). Что-то, кто-то не дает мне это ясно написать, но ты прочтешь и так. Я себя прекрасно чувствую, très très bien, mais confidentiellement j'entends des voix comme Jeanne d'Arc, mais другого порядка. Shakespeare aussi voyait clair mais à sa façon à lui, comme moi à la mienne et toi mon petit Aige-chéri-Брюсик à ta façon à toi[310].
Буссик, не страшись этого вдруг открывшегося мне Дара, это не даром его получила я. Ты также знаешь, toute peine mérite récompense[311] мы верим что le sculpteur Michel-Aige[312] был универсально умен, откуда за короткий жизненный путь человека возможно всему тому научиться? Это невозможно здесь на земле, под луной, нет невозможно… Кажется, что ничто не случайно.
Сейчас помолюсь Ему в слезах, и Он удалит твое, Брюсино, мучение (из песни песней). Помоги, Господи-Боже, помолиться за моего сынишку, нашего Бориса Николаевича Татищева, чтобы у него никогда не болела голова и не зубы, господи. Я плачу и молюсь! Дай, Господи, спасибо, милый. Лицо выкупалось в слезах, а теперь я и без укола Argatyl успокоюсь.
Довольно болтать, я все же еще не умывалась иначе, как теплыми слезами. Целую, обнимаю тебя. Пойду мыться и делать гимнастику — растирать все тело у открытого окна моими твердыми щетками — и все прекрасно с нами.
Господи-Боже, да хранит он тебя, верь в Него, верь, как верю теперь я. Он все может, Ему все дано. Крещу тебя, Сыночек, родненький мой.
Мать твоя родная Маруся Татищева
15 декабря 1959
Мой нежный мальчик, сынок дорогой,
Как твое здоровье? Пьешь ли ты горячий чай с медом и лимоном перед сном? Ты бы мне лично написал несколько слов по собственной инициативе. Тятенька мне пишет по субботам, это хорошо, но недостаточно для меня. Ты, конечно, ответишь, что не пользуешься и свободной минутой, почему и не пишешь. С одной стороны это так, касаясь логики, ты прав, но касаясь чувств cela laisse à désirer[313]. Один раз в неделю все же можно было бы написать несколько слов, хотя бы из библиотеки, из станции метро. Для меня получить письма от тебя, Степана или тятеньки, это подарок и праздник для меня. Здесь жизнь очень однообразна. Это все же не дом — clinique psychiatrique[314] для нервнобольных. За нами смотрят более или менее строго. Есть часы и особые места ограниченные для прогулки, часы для сна и еды и т.д., это так или иначе жизнь казармы. Есть соседи, соседки интересные, есть и очень жалкие, безнадежные, есть и скучные, и злые и т.п. У меня особое счастье, я живу одна в очень приятной светлой солнечной комнате и ем одна в своей комнате. Не теряю времени и ем, как мне хочется, мясо, овощи, салат — все вместе, как я люблю это делать дома.
Я, было, похудела во время моего бронхита, уколы пениссилина и т.п., а теперь опять поправилась. Мне делают уколы, чтобы прибавить красные шарики крови — забыла как называется по-медицински а то бы и тебе принимать, есть и ampoules buvables[315]. Я узнаю у infirmière[316] и тебе напишу, это исключительно хороший fortifiant[317]. Я рада была бы, если б ты согласился его принимать.
Прости, мой милый, что пишу по-русски. Незаметно для себя я так начала, так что уж и продолжаю. Кажется, во вторник 13 октября начала писать свой роман. Написала 17 страниц моего раннего детства, начала в 2 года — и до 11 лет. Увидим, что скажет мой первый дорогой, внимательный читатель — Тятенька, от его мнения почти все зависит, продолжить или бросить все.
Сегодня прекрасный солнечный день. Солнце греет чуть не как летом. Я посидела немного в chaise-longue[318] в парке. Теперь без четверти два часа и нас закрыли на замок, каждого в своей комнате для sieste[319] и каждый делает, что кому угодно: tricote[320], читает, пишет или спит, если плохо спал ночью. Кончаю письмо, чтобы отправить его в три часа.
Крепко тебя обнимаю, родной мой, и целую, поцелуй тятеньку за меня.
Мама
Из воспоминаний Бориса ТатищеваВ конце концов, победила болезнь. Маня повесилась в конце лета 1960 года в своей прежней квартире в Монруже, которая уже давно служила ей складом для товаров. Я был первым, кто ее обнаружил. Как-то она снова ушла из дому, никого не предупредив. Ее исчезновение нас очень встревожило, и я отправился на поиски. Самым вероятным было, что она укрылась в своем доме в Монруже, но он был заперт. Все же чуть позже я вернулся туда еще раз, обошел дом со двора и открыл наружные ставни. Я увидел ее через стекло, угадал в полумраке веревку и сразу же понял, что она мертва. Я побежал за полицией, они очень быстро пришли, полицейский разбил стекло, чтобы зайти, и сказал, что смерть наступила уже давно.
