Ингрид Бергман - Моя жизнь
Через два месяца, в мае, Роберто позвонил в Чичестер, где я играла в летнем театральном сезоне. Мы показывали пьесу Н. К. Хантера «Лунные воды». Режиссером был Джон Гилгуд.
Вторую главную роль исполняла Уэнди Хиллер. Прекрасно помню, как однажды она пришла в мою уборную, где я как раз гримировалась, и сказала: «Мне бы следовало тебя ненавидеть». — «А в чем дело что случилось? Что я такого сделала, Уэнди?» — «Каждый раз, когда я иду в чичестерские магазины, меня кто-нибудь останавливает на улице и говорит: «Мисс Хил-ли-ер (они так произносят мою фамилию), вчера вечером мы видели ваш спектакль. Не правда ли, мисс Бергман в нем просто великолепна?»» — рассказала, смеясь, Уэнди.
Роберто сообщил мне, что его пригласили в Канны в качестве председателя жюри кинофестиваля. «Представляешь, я должен буду просмотреть все эти фильмы», — сказал он мне. «Ну что же делать, конечно, должен, — засмеялась я. — Ты же председатель жюри. Когда я выступала в этой роли в 1973 году, мне показалось, что просмотр фильмов — единственное удовольствие на всем фестивале».
Он сказал, что очень устал. Что рад бы вернуться в Рим, в свою квартиру. Мы поговорили еще немного и положили трубки.
Чичестер — прелестный старинный английский городок в Сассексе. Мы с Рут сняли небольшой коттедж в получасе езды от театра, и я взяла напрокат небольшой автомобиль. Спектакли начинались в семь часов вечера, но я приезжала довольно рано, часа за полтора до этого времени, чтобы расслабиться — никого не видеть, ни с кем не говорить по телефону. Я должна была превратиться в сорокапятилетнюю Элен Ланкастер, свою героиню.
Раз в неделю к нам приходила женщина, чтобы убрать дом. Втроем нам негде было повернуться, и всякий раз, как она бралась за тряпку, мы с Рут шли в местный трактир.
3 июня 1977 года мы вернулись домой. Служанка уже ушла, но оставила записку: «Из Рима звонила Фиорелла. Пожалуйста, срочно позвоните в Рим. С детьми все в порядке».
«Как это мило с ее стороны, — подумала я, — ведь первой всегда приходит мысль: что-нибудь случилось с детьми».
Я тут же позвонила Фиорелле, и она сообщила, что Роберто умер от сердечного приступа. Когда ему стало плохо, он позвонил своей первой жене, жившей неподалеку. Та прибежала, но было уже поздно. Смерть наступила мгновенно. Мы с Рут позвонили детям, Ларсу, Пиа, всем, кому следовало знать об этом горе. Конечно же, я была совершенно убита. Роберто все еще продолжал оставаться важной частью моей жизни. Только что, казалось, отмечали мы его семидесятилетие.
Прошло сколько-то времени после разговора с Римом, и Рут сказала:
— Ингрид, уже пять часов, пора садиться в машину.
— В машину? Я не могу. Не могу. Выходить на сцену, играть легкую, забавную Элен Ланкастер, слышать смех, выделывать все эти штучки?..
— Пора, Ингрид, — повторила Рут.
Мы вошли в театр. Все уже слышали новость по радио. Кто-то подошел ко мне, кто-то пожал руку. Как будто все хотели сказать: «Мы с тобою. Мы поможем тебе. Не волнуйся, милая, мы справимся».
И в эту минуту я вспомнила Сигне Хассо. Вспомнила, как она, зная, что умер ее сын, вышла на сцену. Теперь-то я понимала, как это бывает. Я знала, на что это похоже. Я уже не была Ингрид Бергман. Я была Элен Ланкастер. Веселая, богатая, счастливая женщина, которой удается сохранить свою безмятежность, закрывая глаза на реальную жизнь.
И получилось. Я выдержала всю пьесу. А потом вернулась домой. Всю ночь то я звонила кому-то, то мне звонили. Помню, было четыре часа утра, когда раздался голос Робина: «Я знаю, уже поздно, но все это время я только и делал, что поддерживал других, а сейчас хочу поплакать вместе с тобой «. И он расплакался. Я тоже.
Я сказала ему, что после похорон все трое детей должны приехать и остаться со мной.
Я плакала по Роберто и думала о том, какая ирония заключена в том, что многие из его фильмов, подвергавшиеся нападкам в то время, когда он их делал, теперь были объявлены шедеврами.
Я вдруг вспомнила, что он однажды сказал о моем плаче. Это случилось после того, как я поделилась с ним впечатлениями о том фильме, что он сделал в Индии.
Я смотрела по телевидению это грустное повествование о старом бродяге и маленькой обезьянке, которую тот приковал к своему запястью. Обезьянка прыгала, веселила детей, а потом выставляла жестянку для монеток. Но старик заболел. Он ушел в джунгли, совсем обессилел, упал. Было ясно, что он умирает. Тем временем в небе появились ястребы. Бедная маленькая обезьянка пришла в ужасное возбуждение. Она старалась заставить своего друга подняться, старалась предупредить его, что рядом опасность! А потом попыталась прикрыть его своим телом, чтобы защитить от ужасных хищников. И при этом отчаянно что-то причитала, не сводя с них глаз. Но она была прикована и не могла оставить своего хозяина. Наконец, прильнув к нему, она положила свою маленькую головку ему на грудь, как будто старалась уберечь старика. Это было так трогательно. Я плакала.
Когда я рассказала об этом Роберто, он засмеялся: «Знаешь, чему я смеюсь? Это ты и я. Ты обезьянка. И все время пытаешься защитить меня от ястребов. Поэтому ты и плакала».
Но была смерть и была жизнь. Через день после смерти Роберто из Нью-Йорка позвонил Ларс и сообщил, что Кристина Белфрейдж родила ему сына. Случилось то, чего так недоставало ему все эти годы. Я была счастлива за него.
Наши отношения с Ларсом, начавшиеся так давно, не потеряли для меня своей значимости.
Я закончила работу в Чичестере в середине июня. Репетиции перед Брайтоном и лондонскими гастролями и постановка в «Хеймаркете» пьесы «Лунные воды» должны были начаться поздней осенью. Я заключила контракт и до начала сезона должна была ехать в Стокгольм и в Норвегию, где Ингмар Бергман собирался снимать «Осеннюю сонату».
Летом я поехала в Нью-Йорк и, пока находилась там, навестила доктора, у которого уже бывала не раз, так как профилактические осмотры нужно было проходить через каждые полгода. Он сказал, что железа увеличена и мне нужно следить за нею. Паниковать, конечно, не стоит, но в Лондоне следует находиться под наблюдением своего врача.
Глава 29
Ингмару Бергману так же не повезло в его родной Швеции, как и Ингрид. В стране укоренился обычай, позволявший относиться к своим актерам, получившим мировое признание, без особого почтения. Особенно это проявилось в январе 1976 года, когда Ингмар Бергман, несомненно один из великих кинодраматургов и режиссеров, был арестован полицией прямо во время работы на сцене Королевского драматического театра и препровожден в тюрьму за попытку скрыть доходы.
За те пять часов, которые он находился в полицейском участке, его дом подвергся обыску. Единственное обвинение, которое могло быть выдвинуто против него в суде, сразу же признали несостоятельным. Но, как и Ингрид, он был так оскорблен беззастенчивым и неблагодарным отношением, что не мог забыть его или простить. В поисках нового места для жизни он исколесил всю Европу, западное побережье Америки, побывал в Нью-Йорке и наконец обосновался в Мюнхене. У берегов Швеции он сохранил только свой дом на острове, который не считал частью страны.
