Владимир Семёнов - Трагедия Цусимы
Богданов даже рассердился.
— Какое тут предчувствие! Я вам не гадалка! Вот если завтра придется на своих боках посчитать японские пушки — сразу почувствуете, а предчувствовать нечего!
Подошли еще офицеры. В несчетный раз поднялся спор: весь ли японский флот встретим у Цусимы или часть его?
Оптимисты утверждали, что Того дастся в обман и пойдет караулить нас на север, так как «Терек» и «Кубань» еще 9-го ушли к восточным берегам Японии и уж наверно там нашумели!(Судьба нам не благоприятствовала: «Терек» и «Кубань» за все это время никого не встретили и ничем не заявили о своем присутствии.) Противная партия возражала, что Того не хуже нас понимает обстановку и знает, что для похода кругом Японии в один прием угля не хватит — надо грузиться. Где? — это не тропики, здесь на погоду нельзя рассчитывать, а значит, и нельзя рассчитывать на погрузку в открытом море. Укрыться в какой-нибудь бухте? — везде телеграф, и, конечно, повсюду наблюдательные посты. Того будет своевременно уведомлен, и спешить на север ему незачем. Если бы даже нам удалось погрузиться в море и незаметно подойти к одному из проливов, то тут уж никак не спрячешься, а благодаря их узкости — получи: и минное заграждение, и плавающие мины, набросанные по пути, и атаки миноносцев, возможные даже среди белого дня. В туман или ненастье в эти проливы не сунешься, особенно эскадрой, да еще с транспортами… Да, наконец, если бы Бог и пронес нас через все это, что дальше? — та же встреча с японским флотом, который от Цусимы всегда успеет выйти на пересечку нашей эскадре, притом уже претерпевшей от миноносцев и мин всякого рода в проливах…
— Позвольте, позвольте, господа! Прошу слова! — возвысил голос старший штурман Зотов (он же и первый лейтенант), любивший и умевший поспорить. — Очевидно, что для нас наилучший путь восточная часть Корейского пролива. Помимо всяких других соображений, по-моему, главное, что здесь широко, глубоко, свободно для маневрирования и безопасно для плавания в какую угодно погоду. Даже чем погода хуже, тем для нас лучше. Все это говорено-переговорено, жевано-пережевано, и сами вольтерьянцы не станут об этом спорить. Полагаю, Того не глупее нас и так же хорошо все это понимает. Кроме того, полагаю, что употребление циркуля и четырех правил арифметики ему также известно, а тогда он без труда рассчитает, что если бы мы выкинули такой трюк, как поход кругом Японии, и решились бы заведомо, еще до встречи с ним, вытерпеть минную войну, то он все же вполне успеет перехватить нас по дороге во Владивосток, если в то время, как мы с океана подойдем к проливам, тронется в поход от… (внимание, господа!) от северной оконечности Цусимы… Минная оборона проливов, несомненно, давно уже организована. Военные порта Аомори и Муроран — под боком. Кто этого не знает — тому стыдно. Может быть, он еще отделит туда кое-что из минной мелочи, но сам с главными силами (скажу даже — со всем флотом), где может он находиться?.. Или нет, ставлю такой вопрос: где должен находиться? — Утверждаю, что нигде иначе, как близ северной оконечности Цусимы, а так как в море ему болтаться незачем, то он стоит в какой-нибудь бухте…
— Например, в Мазампо! — перебил младший штурман, мичман Баль.
— Согласен и на Мазампо, но позвольте кончить. Надежды на отсутствие главных сил японцев я считаю ребячеством. По моему мнению, мы достигли кульминационной точки нашей авантюры. Завтра будет решение: или по вертикалу, — Зотов энергично махнул рукой сверху вниз, — или, — и он тихо повел рукой вправо, плавно опуская ее книзу, — медленно, но верно, по параллели к точке захода…
— Как? Почему? Отчего к точке захода? — запротестовали кругом…
— Оттого, что если и не сразу, — крикнул Зотов, — то конец все тот же! Пройти во Владивосток с победой, овладеть морем — нельзя и думать! Можно только проскочить! А проскочивши за 2–3, много 4, выхода, сожжем все запасы угля и отцветем, не успевши расцвесть. Будем готовиться к осаде, свозить пушки на берег, обучать команду штыковому бою…
— A bas! a bas! Conspuez le prophKte! — шумели одни…
— Hear! Hear! Strongly said! — кричали другие…
— Что за австрийский парламент! Дайте ему кончить! — гудел бас Богданова.
— Отбросив решение вопросов далекого будущего, которые приводят господ присутствующих в такое возбуждение, — продолжал Зотов, воспользовавшись минутой затишья, — позволю себе сказать несколько слов о ближайшем. Я предусматриваю три возможности. Первое: если нас уже открыли или откроют в течение этого дня, то, без всякого сомнения, за ночь последует целый ряд минных атак, а наутро бой с японским флотом, — это будет неважно. Второе: если нас откроют только завтра, то мы начнем бой в полном своем составе, целые и невредимые, — это уже лучше. Наконец, третье: если мгла еще сгустится и вообще погода испортится, то, благодаря ширине пролива, нас могут либо вовсе прозевать, либо открыть слишком поздно, когда между нами и Владивостоком будет чистое море, — это будет совсем хорошо. По этим трем пунктам желающие могли бы даже открыть тотализатор. С своей стороны, готовясь к худшему и предвидя беспокойную ночь, предложил бы всем пользоваться каждым свободным часом, чтобы отоспаться впрок…
Речь имела успех.
II
По-видимому, до сих пор судьба нам благоприятствовала: нас еще не открыли. На эскадре всякое телеграфирование было прекращено, зато мы тщательно принимали телеграммы японцев, а минеры прилагали все усилия, чтобы определить и направление, откуда они идут. Еще в ночь на 13 мая, а затем днем того же числа начался разговор двух станций, вернее, донесения одной, ближайшей, находившейся впереди нас, которой отвечала другая, более отдаленная и левее. Телеграммы были не шифрованные. Несмотря на непривычку наших телеграфистов к чужой азбуке и на пропуски, оказавшиеся в самой азбуке, у нас имевшейся, можно было разобрать отдельные слова и даже фразы: «Вчера ночью… ничего… одиннадцать огней, но в беспорядке… яркий огонь… то же звезда»… и т. п.
Вероятнее всего, это была сильная береговая станция на островах Гото, которая куда-то далеко доносила о том, что видит в проливе.
К вечеру послышался разговор еще и других станций. К ночи их набралось до семи. Телеграммы были уже шифрованные, но по их краткости, однообразию и по тому, как они начинались и прекращались в определенные периоды, можно было с большой вероятностью сказать, что это не донесения, а перекличка разведчиков. Несомненно, что мы еще не были открыты.
С заходом солнца эскадра сомкнулась как можно теснее. В ожидании минной атаки половинное число офицеров и команды дежурили у орудий, прочие спали, не раздеваясь, близ своих мест, готовые вскочить по первому звуку тревоги. Ночь наступила темная. Мгла, казалось, стала еще гуще, и сквозь нее едва мерцали редкие звезды. На темных палубах царила напряженная тишина, изредка прерываемая вздохами спящих, шагами офицера или вполголоса отданным приказанием. У пушек словно замерли неподвижные фигуры прислуги. Все бодрствовавшие зорко вглядывались во мрак — не мелькнет ли где темный силуэт миноносца, чутко вслушивались — не выдаст ли незримого врага стук машины, шум пара…
