Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории
Однажды во время случайной встрече в дороге мужчина из Литвы рассказал мне, что он до сих пор (1988 год) благодарен русскому сержанту, который обучил его навыкам самбо и, главное, помог сформулировать идеологию бойца, позволившую ему победить и остаться в живых. Он повторял им во время учебы и при отправке на фронт: «Вы обучаетесь тому, как суметь защититься самим и победить в бою за Родину Слепое геройство вам не помощник». Его курсанты ходили через линию фронта в тыл врага с фотографией своего офицера в кармане, оставляя ее уже у последнего прикрывающего артиллериста. Мой вокзальный собеседник прошел всю войну, вернулся в родную Литву и с благодарностью вспоминает дальневосточную подготовку к фронту. А я с удовольствием покупала семена из Литвы, которые давали неплохой урожай на моей сибирской даче.
Колоски в сибирском поле
Мужчин села почти всех забрали на фронт, остался только одноногий инвалид, он был за председателя в селе. Работали в поле с утра до ночи, ели скудно. Когда в поле все убирали, то тихонько, таясь, ходили собирали колоски. Если председатель был кем-нибудь недоволен, то писал донос «за сбор колосков», и того человека арестовывали и увозили в лагерь. Обычно он старался отправить тех женщин, у которых дети были под присмотром старших братьев и сестер или были бабушки или дедушки. В лагеря нужны были здоровые люди для выполнения тяжелых работ: «Для фронта, для Победы». У Зинаиды было трое детей, жила она с родителями, муж воевал на фронте.
Председатель подошел к ней на «колосках» и предложил свою благосклонность за то, чтобы она осталась с детьми и родителями, а иначе придется отправиться на лесоповал.
Зинаида собралась и ушла из села ночью. Она дошла до линии фронта, воевала в партизанском отряде. После Победы Зинаида и ее супруг вернулись с фронта в село, у них родились еще дети. А председатель переехал в город.
Наталья Золотых
Любовь и война
По военным дневникам отца
Памяти моего отца, Кима Зиновьевича Беленковича (1923–1999), капитана дальнего плавания, старшего лоцмана Одесского и Ильичевского портов, журналиста и писателя
Отец никогда не рассказывал мне о войне. Война была на экране, в песнях фронтовых лет, на орденах пожилых мужчин, в учебнике истории, наконец. Мой папа не имел к этому никакого отношения. В этом я была настолько уверена, что никогда и не расспрашивала его. Да он и не рассказывал. И понятно почему – с девочками на военные темы не говорят. А сына у него не было. Так я полагала, пока не оказалось, что и сын был (намного старше меня, от первой жены), и война была.
Война открылась мне только после смерти отца. Тогда, разбирая его вещи и не видя ничего от слез, я наткнулась на пачку потрепанных тетрадок. Открываю первую. Прочесть ничего не могу. Вытираю слезы. Все равно не могу – все расплывается. Кажется, что страница тоже плачет вместе со мной. Я несу ее к свету и начинаю разбирать написанное. Боже мой… Это самая первая запись в его дневнике после того, как в его корабль попал снаряд.
Это случилось накануне его совершеннолетия, 13 ноября 1941 года.
Из дневника 1941 годаЯ начинаю новую тетрадь своих заметок. К сожалению, предыдущие, с друзьями, погибли при условиях довольно неблагоприятных (слова размыты. – В. З.), так что… (слова размыты. – В. З.) спасении тогда бы меня не было и мы… (слова размыты. – В. З.) Быть может, когда-нибудь я вспомню об этом и допишу ту небольшую тетрадочку… Сейчас мне было бы очень трудно просмотреть «дела давно минувших дней» и снова вспомнить пережитое. Но пока пора кончать мое вступление и начать, наконец. День накануне моего совершеннолетия мне, кажется, запомнится навсегда. Это было тринадцатое число. Как же ненавижу я эту цифру! Поневоле становишься фаталистом, хотя осознаешь, что это абсолютный абсурд. Я хорошо запомнил эти бледные, перепуганные, растерянные лица, рука, держащая пистолет у виска, густые клубы пара, заволакивающие всю эту картину, и судно, медленно погружающееся в воду… Картины (слова размыты. – В. З.) смерти (слова размыты. – В. З.).
Спасся он и еще один человек по фамилии Лавренко. Об этом мне уже позже рассказала мама, которая тоже ничего не знала о дневниках.
Та первая запись заканчивается мыслями о семье:
Меня волнует отсутствие всякой связи с матерью и сестренкой. Связь с отцом была потеряна с момента его взятия в армию. Где они? Что с ними?
Семья же в это время переправляется с обозами беженцев, прочь от дома. Бегут почти налегке – самый тяжелый груз не в руках, а на сердце, поскольку незадолго до эвакуации получены были две похоронки – одна на моего дедушку, папиного отца, который воевал в пехоте, а другая – на моего отца. Похоронки пришли в один день, и моя бабушка трясущимися руками раскрыла обе. Ее мать, моя прабабушка, взяла их у нее, внимательно посмотрела и сказала: «Мужа не жди, а Ким вернется. Не смей оплакивать его!»
Они едут, думая о нем, о пророчестве бабушки, а он едет, думая о них, не ведая о похоронках, и пути их не пересекаются, пересекаются лишь мысли где-то в пространстве дум.
Из дневника 1941 годаСкоро Новый год. В течение двух недель я имел небольшой так называемый отдых, которым сменилось путешествие Тамань – Джимэтэ до Новороссийска на грузовике. Этот сравнительно небольшой участок пути мы прошли в течение трех суток. Как с первого взгляда кажется просто, но когда вспомнишь длинную, однообразную дорогу, метель и небольшой морозец, за спиной котомку чуть меньше двух пудов и на ногах порванные сапоги, а впереди и сзади тебя идут еще тринадцать таких же, как и ты, то поневоле становится грустно. Как длинна и однообразна зимняя дорога!
Чертова Керчь
На потоплении его судна в 1941-м игры со смертью не закончились. В дневнике 1942 года следующая запись:
Снова начались дни, которые я испытывал в ноябре в немного больших масштабах. Эта чертова Керчь, наверное, никогда не изгладится из памяти. Нет дня, чтобы не было налетов. Ежедневно налетают по 4–5 раз в день группами от 4 до 12 самолетов. Уже скоро кончатся снаряды для наших пушек, хотя мы начали вести огонь экономно. В это время отпадает всякое желание работать. Уже дней десять как я не брился, не снимаю даже рабочей робы до самого сна. Вчера вечером был массовый налет. Мы стояли (уже четвертые сутки!) на внешнем рейде. Весь Керченский канал был освещен прожекторами и взрывами снарядов. В воздухе стоял сплошной вой от летящих снарядов, осколков, свистящих и рвущихся бомб. Мы были в центре этого содома. В ста – ста пятидесяти метрах упали и разорвались в воде три бомбы, которые легли параллельно правому борту. Они, вероятно, предназначались для нас.
