Николай Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны
Сухая трава и ближайшие сосны были достаточными, чтобы запылали костры и на шомполах начали поджаривать баранину, которая имелась в сумах. Через 1–2 часа бивак спал крепким сном. Спал, скорчившись, и лама — проводник около моего костра.
В 3 часа дня уже в полном порядке двинулись дальше. Большинство сотен шло пешими, ведя коней в поводу. Картина местности оставалась той же. К ночи прошли верст 12–15 и остановились, по указанию ламы — проводника, на ночлег на таком же сухом месте, как в обед. В лагере послышались песни, громкий говор, смех. Значит, люди не устали, настроение неплохое. Нечего спать. Нужно идти вперед.
Расспрашивая ламу, я и буряты убедились, что он знает места хорошо и может вести бригаду и ночью, тем более что ночи были еще светлые. Часов в 10 вечера, поужинав, вся колонна, ведя коней в поводу, двинулась дальше, и к рассвету прошла верст 20, а может быть и больше. Из арьергарда доносили, что нет никаких признаков красных.
Таким порядком мы шли по горному плато Хэнтэй двое суток, изредка попадались небольшие горные кряжи, а затем вновь болота. Из них-то и берут начало все реки, как Керулен, Тола, Иро, Шара, Хара и т. д.
30 или 31 августа приблизились к горному кряжу. Болота остались позади. Под ногами твердая почва и земля покрыта прекрасной высокой травой. Настроение в бригаде было хорошее. Нехватка баранины не печалила, так как в каждой сотне были подбившиеся кони, а зажаренная на шомполе конина — неплохое блюдо. На третьи сутки мы проходили довольно значительную речушку с топкими берегами, и лама объяснил, что это верховье Керулена, а южнее отсюда, верстах в 25–30 лежит Дзун-хурэ.
Отсюда бригада резко переменила направление движения и пошла на юго-восток. Пересекли хребет Цаган — дабан, южнее Бревен-хийда верст на тридцать, и твердыми увалами дошли до Керулена у монастыря Далайгун — хийд. В Далайгун-хийде оставили раненого. Монахам за уход оставили 20 фунтов билонного серебра. На Керулене не задерживались, хотя монголы точно утверждали, что ближе 50 верст красных нет.
От Далайгун-хийда двинулись на монастырь Лансар-Ганчжур, где я и отпустил проводника — ламу. При расставании с ламой я ему отсыпал в его кожаную суму фунтов 10–15 билонного серебра. Лама от умиления плакал. Снабдил его и одним из трех собственных коней, “гнедком”, который подбил ноги при походе еще на Русь. Конь был очень хороший, но требовал длительного отдыха. Лама провожал бригаду, стоя на коленях, устремив взор к небу — молился за наше благополучие.
Достигли Улан — Худа, где и остановились на дневку. Место было удобное, пастбища прекрасные. Частые монгольские кочевья. Здесь мы покупали для довольствия не баранов, а быков, так как баранина и конина неохотно елась. Вызвал “сумное”[67] монгольское начальство и предложил ему мену коней, так как в бригаде оказалось до 400 подбившихся коней. Монголы стали торговаться и требовали сначала двух коней за одного, а потом трех коней за двух и, в конечном счете, согласились менять голову за голову, признав достоинство наших испытанных коней. Переменили только 320 коней, так как многие всадники предпочли оставить своих уставших, но надежных коней сырым и невыезжанным.
Вечером было собрано совещание старших начальников по “бурятскому вопросу”. Решили всех бурят, кои имеют по Онону родных или хороших знакомых, отпустить отсюда, а тех, кто таковых не имеют, распустить в районе оз. Буир-нур. По берегам озер Буир-нур, Далай-нор и речки Хуэ-гол кочует до 30 тысяч бурят, беженцев из Забайкалья.
Утром “…”70 сентября, когда построилась бригада для похода, выехали из строя те буряты, которые шли на Онон. Их ушло человек около 150–160 под начальством хорунжего (фамилии не помню). Они быстро сами распределились по двум сотням, взводам и строем провожали со слезами на глазах уходившую, поредевшую бригаду.
Дальнейший путь был безопасным в полной мере, и для многих старых унгерновцев был знаком. Скоро будут отпущены оставшиеся буряты, а, следовательно, в бригаде останутся русские и татары. Из последних многие изъявили желание остаться тоже в районе Маньчжурия — Хайлар, где жило много татар, занимаясь торговлей и среди сородичей — они скорее найдут труд.
Маршрут мой был на южную оконечность озера Буир-нур, обойти его с востока и выйти на Ганчжур — Хайларскую дорогу. С выходом 1–й бригады Азиатской конной дивизии на прямую, безопасную дорогу, я считал свою миссию “колонновожатого” законченной. Внутренние дела поредевших частей меня не касались. Там вершили дела полковники Парыгин и Хоботов. Мне делать в бригаде больше было нечего. Я считал, что неплохо было бы и многим русским остаться в районе озер Буир и Далай и осесть до лучших времен, а не идти в полосу отчуждения КВЖД. Свои соображения я высказал Парыгину и Хоботову. Они согласились с тем, что я выполнил свою миссию, и тепло благодарили меня за труды колонновожатого. Я при потере всего шести человек вывел бригаду к пределам Маньчжурии, а дальше судьба каждого определялась самостоятельно.
Оставался неясным один вопрос — с китайцами в Хайларе. В Хайларе старшим китайским начальником был генерал Чжан Куню, друг генерала Унгерна и большой доброжелатель белых. Полковники Парыгин и Хоботов просили меня взять на себя миссию переговоров с генералом Чжан Куню, которые дали бы право чинам бригады — русским и татарам свободного проживания в полосе отчуждения, выдачи охранных грамот и позволили получить деньги за подлежащее сдаче оружие, коней и конское снаряжение. От этой миссии я не отказался и принял ее.
12 сентября я со своим штабом и конвоем отделился от бригады и пошел вперед. Идя о двух хороших конях, 16 сентября я был в 20–25 км от Хайлара, на берегу р. Именца-хэ. Отсюда послал Кастерина с двумя всадниками в Хайлар к Чжан Куню для предварительных переговоров. К вечеру того же дня из Хайлара к биваку подъехал большой дорожный автомобиль, в котором приехал полковник Кастерин, доверенное лицо генерала Чжан Куню — некий провокатор Жуч, приглашая меня ехать к генералу для детальных переговоров. Я приказал штабу двинуться утром 17 сентября в Хайлар, а сам сел в автомобиль и через 40–50 минут был в Хайларе.
Генерал Чжан Куню принял меня очень любезно. Долго расспрашивал о генерале Унгерне и беспокоился за его судьбу. Ничего утешительного я ему сообщить не мог, так как и сам не знал ни о судьбе Унгерна, ни 2–й бригады, которая была с ним.
Переговоры об интернировании унгерновцев заняли немного времени. Генерал согласился сразу же выдать всем унгерновцам, когда бы они ни пришли, независимо от числа, паспорта на право проживания в Маньчжурии. До поздней ночи шел торг о стоимости оружия, коней, амуниции. Здесь генерал выказал большие коммерческие дарования и хитрость. Еще до объявления цен за каждый предмет он оговорился, что он не располагает средствами, чтобы купить по справедливой оценке. Подлежали сдаче оружие, прекрасные кони и амуниция, на что потребовалось бы много десятков тысяч. Нужно испрашивать кредиты от правительства из Пекина и ответ может прийти месяца через два — три. Такой срок едва ли устроит унгерновцев. Он же по “дружбе” из своих личных средств может предложить уплатить за все сдаваемое, независимо от его качества и количества лишь по 100 сер. долл. офицеру и 50 долл. всаднику. Я просил отложить вопрос до утра, и мы разошлись спать. Помещение было отведено в доме генерала. Чистые каны, чистые постели. Уснул, как убитый.
