Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары
Режим играл на руку ОАС, и, за исключением незначительного меньшинства, страна принимала этот режим. Переговоры велись, но убийства и пытки не прекращались. «Мое первое душевное движение, — писал Мориак, — уже не протестовать, как раньше, и даже не кричать, ибо это происходит под руководством генерала де Голля».
Единственным нашим спасением была работа. Сартр снова взялся за эссе о Флобере, которое начал писать несколько лет назад, и писал с ожесточенным старанием. Вместе с Вижье, Гароди, Ипполитом он участвовал в дебатах о диалектике природы, которые вызвали живой интерес у шести тысяч слушателей, собравшихся в Мютюалите. Однако за двадцать минут он мог представить лишь краткое изложение своей мысли, и я предпочла бы, чтобы он воздержался. А я в своей работе дошла до 1957–1960 годов, история того времени в точности соответствовала этой омерзительной зиме. У меня не было настроения встречать Новый год. Я затаилась в своей унылой квартире. Ночью 31 декабря выступал де Голль, я выключила радио через две минуты, меня раздражали и это невротическое самолюбование, и эта напыщенная бессодержательность. Около полуночи я услыхала концерт автомобильных гудков: с большим шумом машины сотнями проносились по бульвару Сен-Жермен; я думала, что-то случилось, но нет, то была бессмысленная радость по поводу наступления Нового года и обладания собственной машиной. Я приняла белладенал, чтобы не слышать этого враждебного веселья, веселья французов, убийц и палачей.
В начале января мы ужинали с четой Джакометти, за которыми заехали к ним домой. С очками на носу он сидел перед мольбертом, работая над очень красивым портретом Аннетты в серо-черных тонах; у стен стояли другие черно-белые портреты. Я удивилась, увидев красное пятно на палитре; засмеявшись, Джакометти показал на пол: четыре красных значка указывали место для стула, где должна была сидеть натурщица. Как всегда, меня интриговали обернутые мокрыми тряпками статуи. Раньше Джакометти ваял человеческий облик в общих чертах, а в последние десять лет пытался придать ему индивидуальность и всегда оставался неудовлетворенным. Он открыл один из бюстов, и я увидела голову Аннетты, той же силы и безусловности, что и прежние его творения. Успех был столь очевиден и на первый взгляд так прост, что невольно возникал вопрос: «Почему ему понадобилось десять лет?» Он признался, что остался доволен. На мгновение мне снова показалось важным создавать что-то с помощью гипса или слов.
Однажды в два часа ночи я проснулась от какого-то громкого шума и еще другого, слабого; на балконе я обнаружила Сартра. «Ну вот! — сказал он. — Они нас отыскали». Над улицей СенТийом поднимался дым, доски вылетали на мостовую, в тишине раздавалась легкая музыка ксилофона: звуки падающих осколков стекла. Никто не шелохнулся. Только через десять минут в доме напротив зажегся свет; появились мужчины и женщины в халатах, каждый со щеткой в руках, они чистили усеянные обломками балконы, не произнося при этом ни слова; находясь рядом или друг над другом, они делали одни и те же движения, не замечая соседей. В пижамах под наброшенными пальто вышли консьержки. Наконец прибыли полицейские машины и пожарные. Я оделась и спустилась: магазин мужского белья на углу разнесло вдребезги. Меня окликнул полицейский и проследовал за мной до двери в квартиру, но, увидев, что я открываю ее, не стал спрашивать документы: меня чуть не разоблачили. Действительно ли метили в магазин? Странное совпадение. Нет, речь шла о нас, но в таком случае ОАС прекрасно информирована. На следующий день в десять часов утра к нам пришел подавленный Клод Фо: вне всякого сомнения, взрывчатка предназначалась нам. Позвонил Ланзманн: те же самые слова. Опечаленные, мы решили, что нам придется переехать; отопление отключили, и мы дрожали от холода. Однако вскоре мы с облегчением узнали, что покушение было направлено против Ромоли, «черноногого», отказавшегося собирать средства для ОАС. В его витрине огромный плакат возвещал: Магазин взорван, торговля продолжается. На всех этажах дома напротив работали стекольщики, и было видно, как бродили по своим квартирам жильцы, все такие же изолированные, несмотря на общую беду.
Прошло три дня, около одиннадцати часов вечера позвонил Фо: из «Либерасьон» ему только что сообщили, что дом № 42 на улице Бонапарта тоже взорвали. Мы нашли совпадение забавным, но когда Фо позвонил через час, он уже не смеялся: «На этот раз они точно хотели вашей погибели». Он сказал охранявшему дом полицейскому: «Я секретарь, у меня есть ключи». — «Не нужно никаких ключей!» Взрывчатку подложили над квартирой Сартра; две квартиры на шестом этаже разнесло, так же как комнаты на седьмом; квартира Сартра мало пострадала, но дверь была вырвана, и нормандский шкаф, находившийся на площадке, разлетелся на куски; начиная с четвертого этажа лестница висела в пустоте, стена обрушилась. Взрыв был ответом на митинг, который Сартр провел в Риме. На следующий день мы с Бостом пошли удостовериться в причиненном ущербе. Когда я пересекала забитый обломками двор, один из состоятельных жильцов лет пятидесяти крикнул мне в спину: «Вот что значит заниматься политикой, которая всем осточертела!»
Мы поднимались по черной лестнице, встречая жильцов с чемоданами в руках. Исчезнувший шкаф, лестница под открытым небом — все это я знала и все-таки не верила своим глазам. В квартире пол был усеян бумагами, двери выворочены, стены, потолок, паркет покрыты чем-то вроде сажи: Сартр никогда уже не сможет снова поселиться здесь, это был еще один кусок моего прошлого, который отмирал. Сартр получил много сочувственных писем и телеграмм, а также телефонных звонков, переданных Фо. Под его окнами собрались друзья. «ОАС убийцы!» — кричали они. В ресторане к нам подошел один посетитель и, протянув руку, сказал: «Браво, месье Сартр!»
Незадолго до этого Сартр спустился утром купить газеты, когда в дверь постучали. «Полицейская префектура, — представился тучный мужчина, показывая мне свой значок. — Я ищу одного человека… писателя…» — «Кого именно?» — «Возможно, я скажу вам позже… Он проживает в доме, но так как нет консьержки… Вы живете одна?» — «Да». Он не решался уйти. Я услыхала шаги на площадке. «О каком писателе идет речь?» — «Месье Жан-Поль Сартр.» — «А вот и он!» — сказала я, когда появился Сартр. «Для месье Сартра потребовали защиты», — объяснил полицейский. То была инициатива месье Папона, он довольно странным образом обеспечивал защиту некоторых «важных лиц»: весь день у дома будет дежурить полицейский, и Сартр должен предупреждать его вечером, после того, как вернется окончательно, и тогда полицейский уйдет. «Но это лишь поможет обнаружить меня», — заметил Сартр. «В самом деле, — согласился посланник префектуры, — ведь террористы работают по ночам. Впрочем, — благодушно добавил он, — они не таскают с собой чемоданов: пакетик в кармане, и все шито-крыто. — А на прощание сказал: — Если переедете, предупредите охранника. — И заговорщическим тоном заключил: — Но вам необязательно сообщать, куда переезжаете». Итак, отныне перед нашей дверью стояли двое полицейских, они болтали с теми, что в двадцати метрах оттуда охраняли Фредерика Дюпона.
