Виктор Мальков - Великий Рузвельт
В этом вопросе Рузвельт, а еще в большей степени Гопкинс расходились с Черчиллем. Военно-политическая ситуация после Сталинграда изменилась так круто, что, по их убеждению, делало настоятельно необходимыми три вещи: пересмотр военной стратегии западных союзников и скорейшее возвращение к плану вторжения в Северную Францию, с тем чтобы «успеть раньше русских в Берлин»; более тесную координацию военных усилий США, Англии и СССР, предусматривающую в качестве обязательного условия учет точки зрения советского руководства на этот счет; наконец, совместное обсуждение с советским правительством принципиальных вопросов послевоенного мирного урегулирования. Победы советского оружия, тот решающий и уже общепризнанный вклад, который внес советский народ в разгром главных сил врага, менял всю расстановку сил в рамках антигитлеровской коалиции. К этому убеждению Гопкинса привели самое пристальное изучение всех важнейших, относящихся к делу составляющих, вся расстановка сил в антигитлеровской коалиции. Затягивание войны в Европе отдаляло и ее победоносный финал на Тихом океане, от чего так зависела популярность президента и демократов в целом.
12, 13 и 14 марта 1943 г., три дня подряд, в рабочем расписании Рузвельта и Гопкинса появляется имя Джозефа Дэвиса. В ходе совещаний в Белом доме самому пристальному рассмотрению были подвергнуты различные аспекты советско-американских отношений. Чуть раньше, 10 марта, американское правительство официально отмежевалось от неуклюжей выходки посла Стэндли, обидевшей Москву, что придало особый характер беседам в Белом доме: отзыв посла становился делом неизбежным, но, как говорил Дэвису Гопкинс, неприятный эпизод лишний раз наталкивал на признание необходимости укрепления у советского руководства уверенности, что в лице Соединенных Штатов оно имеет надежного союзника в войне {99}. Стэндли мог сколько угодно оправдываться, заявляя о своем чувстве патриота, однако доводы Черчилля были сильнее – вклад западных союзников и России был несоизмерим.
Дневниковые записи Дэвиса дают представление о многих важных деталях, относящихся к принятию Рузвельтом решения о его поездке в Москву в мае – июне 1943 г., включая определение ее непосредственных, тактических задач и более значительных стратегических целей. Так, например, немалый интерес представляют заметки Дэвиса о беседе с Гопкинсом 12 марта 1943 г., в ходе которой тот, развивая идеи о будущем, подчеркнул особые роль и место СССР (наряду с США) в системе послевоенных международных отношений, в поддержании всеобщего мира {100}. Запись 19 марта 1943 г. примечательна тем, что в ней вновь со ссылкой на Гопкинса содержится указание на то, как решительно повлиял Сталинград на выработку планов послевоенного урегулирования. Победа представлялась уже обеспеченной, и в Белом доме со смешанным чувством облегчения и озабоченности заговорили о скором крахе Гитлера {101}. Но одновременно очевидным становилось и то, что любые разговоры в отношении общих основ послевоенного мира являются абсолютно бесперспективными, если в них не участвует Советский Союз. Встречи в мае – июне 1942 г. с Молотовым и Литвиновым носили сугубо предварительный характер. Настало время принимать решения. Во что бы то ни стало добиться встречи со Сталиным, убедив его в искреннем желании правительства Соединенных Штатов устранить помехи на пути к более тесному сотрудничеству во имя победы в войне и в послевоенном мире, – так формулировалась теперь главная задача.
Еще одно подтверждение твердого намерения Рузвельта добиться перелома в советско-американских отношениях Дэвис получил из уст самого президента во время встречи в Овальном кабинете Белого дома, куда он был приглашен еще раз утром 14 марта 1943 г. Текст сделанной Дэвисом дневниковой записи беседы с Рузвельтом передает не оставлявшее президента чувства встревоженности в связи с той ситуацией, которая сложилась в отношениях между Москвой и Вашингтоном. Следующий важный вывод, который можно сделать из знакомства с этим небезынтересным документом, – Рузвельт не только не собирался идти на поводу у оппозиции, провоцирующей его на проведение жесткой линии в «русском вопросе» {102}, но и планировал серьезно заняться совместно с советским руководством созданием необходимых условий для тесного взаимодействия двух стран в деле поддержания длительного и прочного мира после войны. Тема мира после войны, мира без войн, затронутая лишь в общих чертах еще в ходе переговоров с В.М. Молотовым в мае – июне 1942 г., всем ходом событий выдвигалась на передний план.
Дэвис записал:
«Журнал
14 марта 1943 г.
(…) Зашла речь также и о речи У. Буллита в Филадельфии. Президент сказал, что пытаться, как предлагал Буллит, обеспечить согласие путем «обольщения и принуждения», держа «морковку перед носом осла и одновременно подстегивая его сзади хлыстом», значит обречь себя на неудачу. Этот метод непригоден, если имеешь дело с сильным человеком или с сильным народом. Советский Союз отвергает такого рода обращение с ним. Мы поступим правильно, достигнув взаимопонимания с Советами по вопросам, жизненно важным для нас и для них, с целью разгрома врага и поддержания мира» {103}.
Совершенно очевидно, что Рузвельт хотел продолжить тот разговор о послевоенном устройстве, который у него уже состоялся со Сталиным заочно во время визита Молотова в Вашингтон в мае – июне 1942 г. и который он имел с А. Свитцером с целью услышать мнение специалиста. Рузвельту уже было известно, что советский лидер фактически полностью поддержал высказанные им идеи об особой роли США, СССР, Англии и (вероятно) Китая в поддержании мира, о недопущении вооружения Германии и Японии, о ликвидации колониальной системы и т. д. Президент США хотел закрепить и развить этот важный диалог, не позволяя рассеяться той благоприятной ауре взаимопонимания, достигнутой с невероятно малыми затратами, но оказавшейся под ударом из-за неосторожных действий сторонников метода «обольщения и принуждения» {104}.
Поездка Дэвиса должна была расставить новые акценты в практике общения между Вашингтоном и Москвой с переносом центра тяжести на «личную дипломатию», в преимуществах которой президент убеждался все больше и больше. В том, что Рузвельт рассматривал миссию Дэвиса в Москву как важный дипломатический зондаж по широкому спектру назревших вопросов межсоюзнических отношений, хотя формально («для всех») целью ее являлось простейшее дело – передача Сталину секретного послания президента США об устройстве между ними неофициальной встречи, еще раз нас убеждает запись беседы Дэвиса с Рузвельтом от 12 апреля 1943 г., сделанная им в двух дополняющих друг друга вариантах.
