Бранислав Ятич - Шаляпин против Эйфелевой башни
Тенденции, проявившиеся в эпоху Шаляпина – новое во что бы то ни стало (вместо ответственного и профессионального эволюционного развития оперного жанра)[321] – на благодатной почве всеобщей коммерциализации разрослись до чудовищных размеров.
Современный оперный театр не признает певца важнейшим элементом оперного спектакля. Его место занял режиссер, который в большинстве случаев занят собой и тем, что он «напридумывал» в связи с той или иной оперой, а не самой оперой.
В этих «придумках», обычно демонстрирующих надменное пренебрежение к самому произведению, редко встретятся новые, пусть даже надуманные, теоретические или эстетические посылки; как правило, это плоды или заигрывания с рынком («эстетика» хорошо продающегося товара), или абсолютных психологических (а также и эстетических) отклонений от нормы.
При таких обстоятельствах певец вынужден понижать уровень исполнительской культуры, сводя ее к культу пения на высоких нотах, что, в сущности, является подделкой наследия иллюзии кастрата, забывая о том, что кастрат был лишь привычным для публики явлением, а не гением. Теряет свои шансы и «абсолютная дива», ибо для ее появления необходимы формальные рамки XIX века[322].
Творчество Шаляпина оставило глубокий след в оперном театре, оно преобразило облик оперной сцены ХХ века. Можно было ожидать, что оперное искусство решительно двинется по вновь открывшимся путям, сулившим невиданные перспективы. Но вместо этого полученные достижения вновь и вновь подвергались испытаниям – инерции консервативных исполнительских приемов, и натиску косного сценического мышления, коренящегося в отжившей эстетике XIX века. На Западе лишь в исключительных случаях эти принципы последовательно проводились на практике, а между тем их уже стал подтачивать дух нового времени. И все-таки многие западные певцы и театральные деятели в своей сценической деятельности опирались именно на принципы, заложенные Шаляпиным. Шаляпинские традиции, по-прежнему, самым скрупулезным образом сохраняются и развиваются в России.
Однако процесс глобализации приносит дух нового времени и на родину Шаляпина. Сегодня среди певцов редко можно встретить людей, которые чувствуют потребность осмысливать проблемы современного оперного театра в их причинно-следственных связях и у которых достаточно внутренних сил, чтобы занять в этих вопросах ясную и активную эстетическую и моральную позицию. Пришли ли эти немногие преданные искусству люди к определенным выводам самостоятельно или они восприняли плодоносные семена шаляпинских традиций?[323]. Возможно и то, и другое.
Великая болгарская певица, сопрано Райна Кабаиванска писала в софийском журнале «Обзор»: «Опера – великое искусство. Но если она не идет в ногу со временем, то превращается в музейную реликвию <…> Сегодняшняя жизнь стремительна и разорвана, у людей все меньше времени, да и желания ходить в театр.
Современный человек, если он идет в оперу, должен иметь к ней особый интерес или иные мотивы для того, чтобы не поддаться соблазнам индустрии развлечений. Как его заинтересовать? Здесь главную роль должна сыграть современная <…> оперная режиссура. Руководствуясь хорошим вкусом и культурой, режиссер должен сделать оперный спектакль современным, обогатить его элементами новых масс-медиа. И все же залогом успеха по-прежнему остается певец-актер. Но такие певцы – редкость даже на сценах самых больших театров». Далее Кабаиванска добавляет: «Для того, чтобы опера пережила свой ренессанс, необходимо петь по-новому, принимая во внимание запросы современного зрителя. Но ни в коем случае нельзя перекраивать написанное композитором, вводя абсурдные изменения в историческую ситуацию, внешний вид и характеры персонажей. В опере все тесно связано с историческими моментами. Вот почему неприемлемы случаи абсурдного, смехотворного режиссерского вмешательства. Вспомним „современные” интерпретации „Мадам Баттерфляй” и „Богемы”, предпринятые Кеном Расселом. Известный кинорежиссер счел возможным показать Чио Чио Сан девушкой из публичного дома, а Мими – наркоманкой. Такое толкование с самого начала превратно и бессмысленно, потому что в музыке нет ничего подобного».
Как в природе существуют числа, законы физики и механики, химические элементы и все прочее, что человечеству еще только предстояло открыть (люди ничего не придумали, а только взяли знания из Вселенной[324]), так и с искусством.
«Правда на земле, высшая правда жизни живет только в искусстве. И людям нечего искать ее, нечего.
Ведь солнышко существует – оно есть, оно светит нам, а никто его не искал и не придумывал. Так и в искусстве.
В нем душа. И жизнь этой души, ее творчество, окутаны темной тайной природы, которую не всякому дано разгадать»[325].
Быть может, существование немногочисленных певцов, да и нескольких современных режиссеров, у которых хватает любви, преданности искусству, знаний и смелости, чтобы, вопреки модным, эгоцентричным и противоестественным интерпретациям, подходить к материалу глубоко и ответственно, находить уместные и точные связи между давно написанными произведениями и мироощущением современного зрителя (речь идет, скорее, о способе сценической подачи произведения, чем об «устарелости» тем, трактуемых в опере).
Райна Кабаиванска пишет: «Опера бессмертна потому, что она нам показывает то, что жило и продолжает жить в душе человека. Да, наша душа понимает тоску по родине Аиды, ее страстную любовь к Радамесу; мы сочувствуем страданиям Леоноры, которая жертвует своей жизнью во имя любви… Эти „старомодные” чувства, которых многие сегодня стыдятся, нужны нашей душе, и мы, артисты, призваны вновь возвращать людям эти непреходящие ценности».
Быть может, существование таких артистов оправдывает осторожный оптимизм Шаляпина относительно будущего искусства, проявляемый рядом с его сарказмом и скепсисом:
«Как все в движении, искусство – всегда в эволюции.
Но искусство – в какой бы стадии эволюции оно ни было – должно быть всегда прекрасно и величественно.
В новом искусстве заметно отсутствие простоты, чего-то обыкновенного, натурального.
А ведь истинное искусство простотой и отличается.
В новом искусстве пока что, к сожалению, много нарочитости, надуманности.
Настоящее искусство этой нарочитости не допускает и не проща е т.
Но так как люди всегда чего-то ищут, я верю, что то существо на нашей планете, которое называется человек, найдет, в конце концов, необходимые и приемлемые формы нового искусства.
