Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг
В половине третьего ночи гости начали расходиться. В прихожей Маяковский внезапно дружелюбно посмотрел на Нору и произнес: “Норкочка, погладьте меня по голове. Вы все же очень, очень хорошая…” Компания ушла вместе: Маяковский, Нора с Яншиным, Роскин и журналист Василий Регинин, который явился поздно, в половине первого ночи. Он и Нора идут отдельно, то впереди всех, то позади. Мрачный как туча Маяковский снова угрожает, что расскажет обо всем Яншину, несколько раз зовет его, но на вопрос Яншина, что он хочет, отвечает: “Нет, потом”. Нора предельно напряжена, она плачет и, стоя на коленях, умоляет Маяковского ничего не говорить — он соглашается, при условии, что она встретится с ним следующим утром (то есть позже тем же утром). В половине одиннадцатого у нее репетиция с директором театра Немировичем-Данченко, и они договариваются, что Маяковский заедет за ней в восемь. Прежде чем расстаться, Маяковский все равно говорит Яншину, что должен поговорить с ним завтра.
Пока ночная компания бредет домой по пустынным московским улицам, Лили и Осип спят на корабле между Дувром и Остенде, по пути в Берлин через Амстердам. Каюта люкс, с собственной ванной, стоит на четыре гинеи дороже, — записала Лили в дневнике, они же путешествуют самым дешевым классом, но у них отдельная каюта и “совсем не качает”.
14 Апреля
Понедельник 14 апреля был на редкость хорошим, солнечным днем. Он был и первым днем пасхальной недели. В 09:15 Маяковский позвонил Норе и сообщил, что приедет за ней на такси, потому что у шофера выходной. Встретив его у входа, Нора отметила, что он выглядит уставшим, и это было неудивительно, так как он спал всего несколько часов и к тому же много пил. “Смотри, какое солнце”, — произнесла она и спросила, остались ли у него в голове “вчерашние глупые мысли”. Он ответил, что солнце его не интересует, но “глупости” он “бросил”. “Я понял, что не смогу этого сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела. Впрочем, обо всем поговорим дома”.
В десять или за несколько минут до десяти они уже в Лубянском проезде. Нора еще раз объясняет, что в одиннадцать у нее важная репетиция, которую она не может пропустить. Маяковский просит таксиста подождать, и они поднимаются к нему в комнату. “Опять этот театр! — восклицает он. — Я ненавижу его, брось его к чертям! Я не могу так больше, я не пущу тебя на репетицию и вообще не выпущу из этой комнаты!” Он запирает дверь изнутри и кладет ключ в карман, нервничая, он не замечает, что не снял пальто и шляпу. Нора садится на диван, Маяковский рядом на пол и начинает плакать. Она снимает с него пальто и шляпу, гладит его по голове, пытаясь успокоить.
Через какое-то время раздается стук в дверь — книгоноша из Госиздата приносит два тома Советской энциклопедии. Маяковский просит отдать книги соседке, которой он оставил деньги на случай, если их принесут в то время, когда его не будет дома. Маяковский “очень грубо” с ним обращался, вспоминала соседка, °Днако когда через две минуты он постучал к ней, чтобы попросить спички, был “очень спокоен”. Его нервы были натянуты до предела, а настроение менялось от одной крайности к другой. “Владимир Владимирович быстро ходил по комнате. Почти бегал”, — вспоминала Нора.
Требовал, чтобы я с этой же минуты, без всяких объяснений с Яншиным, осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры — нелепость, говорил он. Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. Театр не погибнет от моего отсутствия. И с Яншиным он объяснится сам, а меня больше к нему не пустит.
Вот он сейчас запрет меня в этой комнате, а сам отправится в театр, потом купит все, что мне нужно для жизни здесь. Я буду иметь все решительно, что имела дома. Я не должна пугаться ухода из театра. Он своим отношением заставит меня забыть театр. Вся моя жизнь, начиная от самых серьезных сторон ее и кончая складкой на чулке, будет для него предметом неустанного внимания.
Пусть меня не пугает разница лет: ведь может же он быть молодым, веселым. Он понимает — то, что было вчера, — отвратительно. Но больше это не повторится никогда. Вчера мы оба вели себя глупо, пошло, недостойно.
Он был безобразно груб и сегодня сам себе мерзок за это. Но об этом мы не будем вспоминать. Вот так, как будто ничего не было. Он уничтожил уже листки записной книжки, на которых шла вчерашняя переписка, наполненная взаимными оскорблениями <…>.
Нора ответила, что любит его, но не может остаться, не поговорив с Яншиным; театр она тоже не может бросить. Неужели он не понимает, что, если она оставит театр, в ее жизни образуется невосполнимая пустота? И что это принесет большие трудности в первую очередь ему самому? Нет, она пойдет на репетицию, а потом вернется домой и расскажет обо всем Яншину, а вечером переедет к нему навсегда. Но Маяковский не соглашался, требовал, чтобы это произошло сейчас же или никогда. Она повторила, что не может сделать этого, после чего состоялся следующий диалог:
Значит, пойдешь на репетицию?
Да, пойду.
И с Яншиным увидишься?
Да.
Ах, так! Ну тогда уходи, уходи немедленно, сию же минуту.
Я сказала, что мне еще рано на репетицию. Я пойду через 20 минут.
Нет, нет, уходи сейчас же.
Я спросила:
Но увижу тебя сегодня?
Не знаю.
Но ты хотя бы позвонишь мне сегодня в пять?
Да, да, да.
Потом Маяковский быстрыми шагами подошел к письменному столу. Нора слышала шелест бумаги, но не видела, чем он занят, поскольку он загораживал собой стол. Маяковский открыл ящик стола, потом громко закрыл его и начал снова ходить по комнате.
Что же, вы не проводите меня даже?
Он подошел ко мне, поцеловал и сказал совершенно спокойно и очень ласково:
Нет, девочка, иди одна… Будь за меня спокойна… Улыбнулся и добавил:
Я позвоню. У тебя есть деньги на такси?
Нет.
Он дал мне 20 рублей.
Так ты позвонишь?
Да, да.
Заручившись этим обещанием, Нора выходит из комнаты. Когда она уже оказывается за дверью, раздается выстрел. Вскрикнув, она бросается назад. На полу, на спине, раскинув руки, головойк двери лежит Маяковский, рядом с ним маузер. “Что вы сделали? Что вы сделали?” — кричит она, но не получает ответа. Глаза Маяковского открыты, он смотрит прямо на нее и пытается поднять голову. “Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые, — вспоминала Нора. — Потом голова упала, и он стал постепенно бледнеть”.
Бросившись прочь из комнаты, Нора зовет на помощь: “Маяковский застрелился!” Из своих комнат выбегают соседи, услышавшие выстрел, но не понявшие, что случилось, вместе с Норой они заходят в комнату Маяковского. Один из них, электромонтер Кривцов, немедленно звонит в скорую. “Маяковский лежал на полу с огнестрельной раной в груди”, а “Полонская стояла на пороге комнаты, сильно плакала и кричала о помощи”, — рассказал он на допросе в милиции. Другие соседи предложили Норе спуститься во двор и встретить карету “скорой помощи”, которая приехала уже через пять минут; события развивались стремительно — после того как Нора и Маяковский приехали в Лубянский проезд, прошло лишь четверть часа. Уже в комнате врачи констатировали смерть Маяковского. По словам одного из соседей, сына того самого Юлия Балынина, который в 1919 году сдал комнату Маяковскому, он был жив еще примерно четыре минуты после выстрела.
