Говард Маркс - Господин Ганджубас
Поместив ложное объявление в газете «Тайме», лорд Мойнихан добился того, чтобы его младенца сына признали умершим и место в палате лордов отошло другому его отпрыску, еще более юному. Крестным отцом одного из детишек стал Крейг Ловато. Вскоре Мойнихан умер от сердечного приступа на Филиппинах. По крайней мере, об этом писала мировая пресса. Труп так и не нашли.
Под покровом тайны Том Сунде добровольно сдался DEA и не стал играть в молчанку. Он признал себя виновным в контрабанде наркотиков и получил условный срок — пять лет. Его патрон Карл продолжил искать миллионы Маркоса и насолил швейцарским властям, которые потребовали у Германии его экстрадиции. Немцы отказались выдать Карла. Сразу же после этого в Гонконге арестовали Джейкоби — США потребовали его экстрадиции по обвинению в том, что он продавал мне информацию. Гонконг отклонил запрос.
Роджера Ривза снова арестовали. Сбежав из тюрьмы Любека, он решил спрятаться в Америке. Его опознали и посадили в окружную тюрьму. Он начал рыть подкоп, попался и угодил в тюрьму строгого режима Ломпок, в Калифорнии. Чикагский наркодилер Рон Аллен, который был со мной в Пакистане, в конце концов попался и признал себя виновным в обмен на короткий срок. Только Джерри Уилле по-прежнему оставался на свободе.
Судья Роберт Боннер, глава DEA, посетил Лондон. «Дейли телеграф» сообщала, что на вопрос о моем двадцатипятилетнем сроке он ответил: «Я не знаю, как еще добиться, чтобы люди вроде Маркса оставили контрабанду наркотиков. Срок меня не смущает. Он точно его заслужил». Еще «Дейли телеграф» упомянуло, что я будто бы припрятал пятьдесят миллионов фунтов. Я написал издателю.
«Мне было приятно получить от Вас подарок к Рождеству — публикацию о том, что я владею пятьюдесятью миллионами фунтов, переведенными на Карибы и/или в страны Восточного блока. Я и не подозревал, что у меня такая уйма денег. Должно быть, правильно говорят, что марихуана отшибает память.
Правила Федерального бюро тюрем препятствуют тому, чтобы я разумно и ответственно тратил эти деньги. Буду несказанно счастлив вложить их в любое дело, какое посоветуете, если Вы согласитесь вносить за меня штраф, взносы по ипотечному кредиту, плату за обучение детей и содержать мою семью.
Сообщите, если Вас заинтересовало это предложение. В случае положительного ответа я отправлю Вам нотариально заверенную доверенность, и Вы получите доступ ко всем деньгам на моих банковских счетах в любой стране.
Кстати, в репортаж вкралась пара ошибок. Я отбываю наказание не во Флориде, а в Индиане. И назначенный мне штраф составляет не сто, а пятьдесят тысяч долларов. Впрочем, последнее неважно. Тем больше денег достанется Вам, если воспользуетесь моим предложением. Надеюсь, что эти ошибки были единственными. Говард Маркс».
Письмо опубликовали, но предложение осталось без ответа.
Забрезжила надежда, когда Билл Клинтон объявил, что собирается баллотироваться в президенты. Человек с оксфордским образованием, который принимал наркотики, позволял себе интрижки и уклонялся от призыва в армию, был именно тем, в ком нуждалась эта нелепая страна. Затем он заявил, будто брал косяки в рот, но не затягивался и определенно не намерен легализовывать наркотики. Ко мне заявились журналисты из «Мейл он Санди», уверявшие, что имеют точные доказательства: я жил с Клинтоном в Оксфорде. (Может быть, он просто пассивный укурок.) Я не помнил, чтобы где-то жил с Клинтоном, но отрицать не стал. Может, когда-нибудь этот странный слух пойдет мне на пользу. Я уклонился от ответа на вопросы про моего старого приятеля Билла. Это было бы уже несправедливо по отношению к нему. Клинтон проваливал экзамен на бакалавра в Оксфордском Юниверсити-Колледж, когда я писал диссертацию в Баллиоле и обретался в Гарсингтоне. Я никогда не встречал никого, кто бы курил марихуану не взатяжку.
В тот год (1991) развеялись многие иллюзии. Напрасно я надеялся обрести свободу в ноябре 1996 года за примерное поведение. Шансы на условно-досрочное освобождение в Соединенных Штатах зависят не от поведения заключенного, как в Великобритании, а от тяжести совершенного преступления. Я этого не знал. Я не встречал никого, кто был бы освобожден досрочно. Все свои проблемы США списывали на наркоконтрабанду, и человек, ввозивший в эту страну крупные партии каких угодно наркотиков, не подлежал досрочному освобождению. Эти новости стали для меня сильным ударом. Приходилось свыкаться с мыслью, что меня освободят уже в новом веке. Я ознакомился с юридической литературой о досрочном освобождении. Для контрабандиста марихуаны вероятность досрочного освобождения зависела от таких факторов, как объемы поставок, изощренность преступного замысла, место в преступной иерархии, количество людей, которым осужденный отдавал приказы, масштаб операций и огласка, которую они получили. Я не обольщался. В юридической библиотеке я также обнаружил отчет Комиссии по условно-досрочному освобождению, которая высказывалась против занятий заключенных юриспруденцией. Пришлось прервать обучение в Лондонском университете.
И зря я предполагал, что буду переведен в британскую тюрьму. Сначала мое заявление о переводе потеряли, потом, после повторного рассмотрения, его отклонили ввиду тяжести содеянного. Чистый идиотизм. Убийц и контрабандистов героина уже не раз переводили в Соединенные Штаты и за их пределы. Я не сомневался, что за отказами стоял Ловато, но не имел доказательств.
До руководства Терре-Хот наконец дошло, что я не тот, кого следует держать в тюрьме особого режима. Они обратились по инстанции с ходатайством, чтобы меня перевели в исправительное учреждение, где режим не так строг, и больше возможностей продолжать образование. Из Федерального бюро тюрем пришел отказ. У меня снова возникло подозрение, что Ловато приложил к этому свою руку.
Ловато потребовал от британских властей конфисковать квартиру Джуди в Челси. Британский закон предупредил дальнейшее судебное преследование. Тогда Ловато выставил испанцам требование конфисковать дом в Ла-Вилете. Не на том основании, что дом куплен на деньги, полученные от сделок с наркотиками — он был приобретен на другие деньги и это не составляло труда доказать, — а из-за того, что я вел оттуда телефонные переговоры. Мой дом объявлялся базой преступной организации, подлежащей конфискации Соединенными Штатами или Испанией. На эту собственность наложили эмбарго, длившееся четыре года, по истечении которых даже непреклонные испанские власти не смогли выбросить Джуди с детьми на улицу, потому что ее муж пользовался телефоном.
Но ужаснее всего оказалось то, что мой четырехлетний сын Патрик спрыгнул с крыши высокого здания и переломал себе ноги. Никто не знал, почему он это сделал. Вообразил себя суперменом? Пробовал полететь? Бросился в объятия смерти, чтобы избавиться от непреодолимой внутренней боли? Или пытался покончить с собой, потому что у него не было папы? Никогда еще с такой остротой я не переживал жестокую реальность своего положения. Я не мог быть там, чтобы принять на себя боль Патрика. К тому времени, когда я выйду на свободу, отец ему уже будет не нужен. Сколько еще несчастий и трагедий я не смогу отвести от семьи? Господи, пожалуйста, не надо больше!
