Голда Меир - Моя жизнь
Прекращение огня должно обеспечить предотвращение блокады и помех свободному судоходству, в том числе продвижению танкеров в Баб-эль-Мандебском проливе, направляющихся в Эйлат.
„Переговоры между сторонами“ следует толковать как „прямые переговоры“, и все процедуры, карты, планы и цели прекращения огня должны будут определяться соглашением.
Очень важное дело… Освобождение военнопленных. Правительство Израиля решило требовать немедленного обмена военнопленными. Мы обсудили это с правительством Соединенных Штатов, которое было одним из инициаторов прекращения огня».
В этом списке не было ничего нового, ничего лишнего, ничего такого, что бы нам не полагалось по любому критерию.
К этому времени важным человеком на Ближнем Востоке стал не президент Садат, не президент Асад, не король Фейсал и даже не миссис Меир. Главным человеком стал американский министр иностранных дел доктор Генри Киссинджер, усилия, которые он приложил, чтобы добиться мира в регионе, следует назвать сверхчеловеческими. Мои отношения с ним бывали и лучше, и хуже иногда они становились сложными; бывало, что я ему надоедала, а может и сердила его, бывало, что роли менялись. Но я восхищалась его интеллектуальной одаренностью, терпение и настойчивость его были безграничны, и, в конце концов, мы стали добрыми друзьями. В Израиле я познакомилась и с его женой, мы проводили время вместе, и она меня очаровала. Пожалуй, из всех замечательных качеств Киссенджера самое замечательное - его умение входить в мельчайшие тонкости проблемы, за решение которой он взялся. Как-то он сказал мне, что года два назад слыхом не слыхал о таком месте - Кунейтра. Но теперь, когда он принял участие в переговорах о размежевании сирийских и израильских войск на Голанских высотах, во всем районе не было дороги, дома, даже дерева, о которых бы он не знал все, что нужно. Я сказала ему «Не считая бывших генералов, которые теперь члены израильского правительства, по-моему, нет у нас ни одного министра, который знал бы о Кунейтре столько, сколько Вы».
Когда он только вступил на длинный и тернистый путь, приведший к размежеванию войск на Голанских высотах, и услышал, что мы не можем оставить позиции на холмах близ Кунейтры, потому что это поставит под удар находящиеся внизу еврейские поселения, он отнесся к нам скептически.
- Вы говорите об этих холмах, словно они Альпы или Гималаи, - сказал он мне. - Я побывал на Голанах и Альп там не заметил.
Но, как всегда, он слушал очень внимательно, изучил топографию местности во всех подробностях, и, убедившись, что мы говорим дело, стал проводить с Асадом день за днем, убеждая его, что в таком-то и таком-то пункте сирийцы должны отступить. Под конец они так и сделали. А Киссинджер все это время продолжал свои челночные операции, и казалось, что слово «усталость» ему незнакомо.
Несколько раз переговоры с Сирией чуть не прекращались, и Киссинджер тут же набрасывал тексты заявлений для нас и для них, из которых следовало, что переговоры не прекращены, а отложены. В последний день он явился с новым требованием от Асада, и мы сказали:
- Нет. Только не это. Этого мы не примем.
- Хорошо. На этом кончаем. Сиско сегодня поедет в Дамаск с уведомлением, что «переговоров больше не будет», и мы предлагаем выпустить совместное коммюнике.
После обеда Киссинджер, который вечером должен был улетать, заглянул ко мне и повторил:
- Хорошо, значит, это конец? - Потом посмотрел на меня и сказал: Может, вы думаете, что в Дамаск следовало бы поехать не Сиско, а мне?
- Я не смела вас об этом просить, - сказала я. - Вы сказали, что ни за что не станете встречаться с Громыко в Дамаске, а он как раз там.
На минуту Киссинджер задумался, потом сказал:
- Да. Я все-таки должен с ним увидеться, хотя бы нанести визит вежливости. Как вы думаете? Я сделаю как скажете.
- Послушайте, - сказала я, - я знаю одно. Если вы поедете сами - есть шансы, что на этот раз вам удастся. Иначе - шансов никаких.
Джозеф Сиско, находившийся тут же, кивнул:
- Я совершенно согласен.
- О'кей, - сказал Киссинджер. - Я поеду. Может, я что и сумею сделать.
Он вылетел немедленно.
Вернулся он в Израиль в половине второго ночи и с самолета прислал мне извещение, что хочет встретиться со мной этой же ночью, в половине третьего. Он явился такой свеженький, словно провел месяц на курорте; все остальные клевали носом. Он влетел в комнату и сказал:
- Все в порядке. Кончено. Мы добились.
Конечно, при всем своем блестящем уме и поразительной работоспособности, будь Киссинджер представителем Габона, он немногого бы добился от сирийцев, но у него было все: ум, работоспособность, выдержка и! - то, что он представлял самую могущественную державу мира, а вместе это создавало очень эффективную комбинацию.
Думаю, то обстоятельство, что он еврей, ему во все эти месяцы не помогало и не мешало. Если даже эмоционально он нам сочувствовал, это сочувствие ни разу не отразилось на том, что он говорил и делал. Когда он впервые побывал в Саудовской Аравии, король Фейсал прочел ему целую лекцию на тему «Коммунисты, израильтяне и евреи». Теория Фейсала - которую он, ничуть не смущаясь, изложил Киссинджеру - заключалась в том, это евреи создали коммунистическое движение, чтобы завладеть всем миром. Часть мира им уже принадлежит; в той части, которой им завладеть еще не удалось, они поставили евреев на важные правительственные посты.
- Знаете ли вы, что Голда Меир родилась в Киеве? - спросил он.
- Да, - ответил Киссинджер.
- И вы не видите, что это значит?
- Как-то не слишком, - сказал Киссинджер.
- Киев, Россия, коммунизм - вот формула, - заявил Фейсал.
Потом Фейсал попытался вручить Киссинджеру «Протоколы сионских мудрецов», известную русскую фальшивку царского времени, но Киссинджер, разумеется, этого подарка не принял.
Я имела с Киссинджером несколько очень трудных разговоров по поводу советских и египетских обвинений, что мы нарушили прекращение огня. По-видимому, Киссинджер склонялся к тому, чтобы обвинению поверить, и однажды Диниц позвонил из Вашингтона, умоляя меня лично заверить Киссинджера, что этого не было. Всю неделю шли обмены посланиями между нами, в которых президент Никсон и Киссинджер просили нас уступить - по одному пункту, по другому, по третьему, - и хоть я очень хорошо понимала американскую позицию в отношении Советского Союза, этот беспрерывный поток требований очень меня беспокоил. Я написала Киссинджеру, что мы просим сказать нам сразу все, чего он хочет, и тогда мы соберемся и примем собственное решение - а не посылать нам каждые несколько часов новые требования. Тут-то и позвонил Диниц, и я решила - лучше позвоню Киссинджеру, чем опять посылать письмо. Я сказала: «Можете говорить о нас, что хотите, и делать, что хотите, но мы не лжецы. Обвинения не справедливы».
