Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания
В конце концов я норовила навязать ему в попутчики какого нибудь русского приятеля вместо себя. Какие то тайные силы хранили их — случалось, они пропадали на несколько дней и все таки возвращались живыми.
В летние каникулы мы обычно ездили в Биарриц, останавливались там либо в нескольких милях южнее на побережье, в Сен–Жан де Лус. Две–три недели проводили на океане, иногда в компании с мачехой, княгиней Палей, и моими сводными сестрами, иногда с друзьями. Но я уже была в том возрасте, когда курортная жизнь не прельщает, мне было чрезвычайно трудно расслабиться и вести бесцельное и праздное существование, как это принято делать летом. Для работы эти эпизодические наезды ничего не могли мне дать, разве что свели с бесшабашным военным поколением и прибавили жизненного опыта.
Из года в год съезжавшаяся на модные атлантические курорты публика составляла своего рода клан, хотя слетались все с разных концов света; даже приехавшие впервые немедленно делались своими в этом клане. Объединяли всех развлечения и игра. Клан, впрочем, разделялся на группки по интересам и вкусам, и с каждым сезоном они обновлялись. Разгорались дикие ссоры, плелись интриги, завязывались дружеские союзы, заводились романы — и все это в течение нескольких недель, а потом эти истые лицедеи рассеятся по лицу земли и скоро все забудут. Но они с тем же воодушевлением примутся за старое, вернувшись сюда в следующем году; правда, партнеры или соперники могут быть иными — как сложится.
Великолепные пейзажи Страны Басков никого не привлекали, их едва замечали. Для многих это была просто рама, без которой картина не завершена. А картина была самая обычная. Собрались случайные люди и на случайные же деньги устроили себе ненастоящую жизнь, в которой не было ни складу ни ладу. Этот мирок был настолько мал, что никак нельзя было остаться сторонним наблюдателем. Едва приехав, вы сразу оказывались в его центре.
Среди приезжих встречались весьма необычные типы, но и обычный человек, случалось, раскрывался здесь с неожиданной стороны.
У меня была подруга в Париже, англичанка, нас объединяли общие интересы, мы помногу бывали вместе. Однажды она пригласила проехаться с нею в Биарриц и недели две пожить в отеле. Накануне отъезда, сославшись на чрезвычайные обстоятельства, задерживающие ее в Париже, она попросила меня отправиться в Биарриц на ее машине и с ее горничной, а через несколько дней она приедет сама. Я не соглашалась, говорила, что могу подождать, но она так настаивала, что пришлось уступить. Ехать было скучновато, но удобно, и хозяйка приехала даже раньше, чем ожидалось. Она сняла самый большой «люкс» и стала претворять его в дворцовые палаты: нанесли мебель, постелили меховые полости на диваны и кресла, нагородили горы подушек. Арендовали рояль. Все лампы составили под стол, «чтобы мягче был свет», а столы заставили вазами, в основном с белыми цветами. Целый день во всевозможных сосудиках курились благовония. Все это напоминало обстановку из какого нибудь романа Элинор Глин. По заведенному распорядку мы каждое утро отправлялись пополнять запасы духов и благовоний, которые уже некуда было ставить, покупали свежие цветы. Удерживая себя от вопросов, я вносила свою лепту в эти преобразования и ждала, чем все кончится.
Между тем ничего не происходило. Если не считать хождения по магазинам, я мало видела мою хозяйку, часто она даже закусывала у себя в одиночестве. Впрочем, однажды явилась перепуганного вида дама и целый вечер пела для нас. Заходили и курортные знакомцы, перемывавшие потом нам косточки. А я все ждала, чем это все кончится.
И однажды грянул гром. Я ужинала в городе, лил проливной дождь, а в отеле я обнаружила, что хозяйка моя заперлась в чулане. Караулившая у двери горничная доложила мне, что ее госпожа смертельно боится грозы. Я прокричала через дверь, что гроза кончилась, и моя подруга, трепеща от ужаса, покинула убежище.
Наутро я ушла рано, предварительно узнав о ее состоянии. Та еще была под впечатлением прошлого вечера, но я не придала этому значения и с легким сердцем ушла. В обед я вернулась, поднялась наверх — и какой камуфлет! «Люкс» был пуст. Из комнат все вынесено, украшения и лампы вернулись на свои места, в коридорах и вестибюле выстроились чемоданы. Один рояль скучал в центре гостиной. Моя хозяйка исчезла. Впрочем, вскоре служащий подал мне записку. В ней кратко извещалось, что поскольку начался сезон дождей, чему подтверждением предыдущий вечер, она не в состоянии оставаться в Биаррице ни часу дольше и возвращается в Париж.
Счет был оплачен, но я располагала задержаться в Биаррице еще на неделю–другую и поэтому, отказавшись от «люкса», перебралась в более скромное помещение, где и зажила привычной жизнью.
Даже собаки в Биаррице держались кодекса поведения, отличного от того, какому следовали их сородичи в других местах. Таков был короткошерстый, коротконогий, пегий пес–дворняга с вызывающе вздернутым хвостом, отзывавшийся на кличку Панчо. Он был бесхозный и жил сам по себе. Подремывая в шикарном коктейль–баре, он узнавал, где сегодня званый обед, и поспевал туда точно вовремя. А то приживался на какой нибудь вилле, где ему приглянулась кухня. После обеда Панчо отправлялся в гольф–клуб, причем не на своих коротких ножках. Он придирчиво выбирал перевозочное средство. Если ему приглянулся возница, он прыгал в экипаж. Иногда он брал автомобиль, если, разумеется, не возражал водитель. Причем он отлично знал их маршруты и всегда сходил там, где ему было надо. И тем же манером он возвращался, отпив чаю в гольф–клубе. Весь Биарриц знал Панчо и искал его дружбы, но он был сам себе хозяин. Он не нуждался в защите, а в чем нуждался, добывал себе сам.
Последний раз я видела Панчо совсем недавно, и его положение никак не могло его радовать. Я была наездом в Париже и после ужина шла из «Ритца». Вандомская площадь была пуста, перед отелем женщина прогуливала собаку на поводке. Было уже темно, но что то знакомое показалось мне в задорном вывихе хвоста.
— Панчо! — окликнула моя спутница, частый гость в Биаррице.
Услышав, женщина с собакой подошла к нам. Панчо постарел, зато был теперь гладкий, расчесанный. На нем сбруйка, поводок. Приблизившись к нам, он завел хвост между ног, а когда моя спутница заговорила с ним, вообще отвернул голову в сторону.
— Как он оказался в Париже? — спросила я. Приятельница рассмеялась:
— А ты не знаешь? Такие то (ты их помнишь?) взяли его к себе в дом. Это их горничная. Сначала он повадился убегать, но они каждый раз его возвращали. Держали на привязи. И Панно смирился. Под настроение он сбегает, но всегда возвращается. Он же старенький теперь и, наверное, предпочитает иметь крышу над головой. Бедный Панчо.
