Альфред Шлиффен - Германская военная мысль
Совершенно ту же картину дает сравнение двойной кампании 1800 г. В 1799 г., в то время как Бонапарт находился в Египте, австрийцы с помощью русских изгнали французов из Италии. Сделавшись первым консулом, Бонапарт первоначально имел намерение развить кампанию в Германии. Он хотел соединить формировавшуюся им в Дижоне резервную армию с войсками Моро, атаковать австрийцев с охватом из Швейцарии, по возможности уничтожить их армию и затем двинуться на Вену. Но этот план оказался невыполнимым, потому что Моро не пожелал подчиниться первому консулу, а последний вынужден был считаться с ним, как с пользовавшимся наибольшим после него авторитетом, старейшим генералом; если бы Моро, обидевшись, потребовал отставки, то это явилось бы нежелательным политическим осложнением. Поэтому Бонапарт решил двинуть резервную армию не в Германию, а через Швейцарию в Италию. Он спустился с Альп к востоку от Женевского озера, притянул через Сен-Готард еще один вспомогательный корпус из состава армии Моро и появился, к величайшему удивлению австрийцев, в их тылу. Он с величайшей дерзостью распределил свои дивизии так, что мог двинуть их навстречу австрийцам по каждому пути, по которому последние попытались бы отступить, и в то же время они были предусмотрительно расположены настолько близко одна от другой, что могли оказать друг другу взаимную поддержку. Когда произошло неожиданное столкновение у деревни Маренго (14 июня 1800 г.), то австрийцы, сосредоточившие около 30 000 человек, имели успех над французами, располагавшими всего 20 000 человек. Дело было очень близко к тому, чтобы сражение закончилось полным поражением французов. Но подошедшая, в соответствии с приказом Бонапарта, дивизия Дезе (еще 6000 человек) и кавалерийская атака, произведенная по инициативе генерала Келлермана, перенесли решительный перевес на другую сторону Контрудар последовал, когда престарелый командующий австрийской армией Мелас уже покинул поле сражения, и войска продвигались в довольно беспорядочном состоянии. Таким образом, несмотря на то, что французы уступали противнику в численности, они победили, главным образом благодаря высокому достоинству войск и юношеской энергии генералов. Так как сражение давалось, имея фронт перевернутым, то австрийцы решили, что у них больше нет пути отступления, и Бонапарт получил Верхнюю Италию до р. Минчио за предоставление Меласу свободного отступления при условии очищения данной области.
Моро одержал подобный же успех в Германии, оттеснив, правда, очень медленно австрийцев за р. Инн. Разница заключалась в том, что Германия являлась главным театром военных действий, а Италия второстепенным и что Бонапарт благодаря неслыханной смелости командования сумел с незначительными силами одержать такой же успех, которого Моро добился без особого риска со свойственной ему методикой [181] . Эта параллель нисколько не изменяется от того, что Моро под конец (по истечении срока перемирия) одержал еще победу при Гогенлиндене (3 декабря 1800 г.); последняя победа не являлась плодом заранее продуманной стратегии, а была, как Наполеон совершенно верно назвал ее, «счастливой встречей», правда, очень крупного масштаба. Опять-таки успех оказался на стороне французов благодаря качественному превосходству их войск и решительности юного генерала Ришпанса.
Еще в 1813 г., когда союзники пригласили к себе Моро на роль стратегического советчика и он обсуждал с Бернадотом положение северной армии, Моро настойчиво советовал последнему не переходить в наступление, как это требовалось Трахтенбергским планом, ввиду недостаточной обеспеченности его операционной линии.
Но если мы будем сравнивать Моро с Фридрихом или Дауном, то увидим, какое большое расхождение возможно при тех же основных принципах. Моро никогда не мог подойти к таким крупным решениям, каких достигал Фридрих своими большими сражениями. Однако он никогда и не удалялся так от полюса сражения, как это имело место у Фридриха в последние годы его жизни. На том же основании нельзя сопоставлять Моро с Дауном, так как по своей энергии и подвижности французский полководец значительно превосходил последнего. Уже сама молодость его армии давала ему такие огонь и импульс, которых были лишены традиции Австрии.
Ничего не было бы более превратного, чем некоторая недооценка Моро из-за того, что он был стратегом школы измора. Чтобы не быть таковым, ему надо было бы быть Наполеоном. Он должен был бы обладать не только безошибочной верностью ума, но и тем несравненным сочетанием решимости и осторожности, пылкой фантазии и холодного расчета, героизма и политического искусства, которыми знаменуется наполеоновская стратегия. Если мы признаем, что Моро не был Наполеоном, то этим еще не сделаем ему никакого упрека. Мы привели эту параллель не для сравнения и сопоставления обоих, а чтобы уяснить, что мировая история создается не одними соотношениями и что личности в истории являются по меньшей мере одним из многих элементов. Не сама французская революция создала современную стратегию сокрушения и заменила ею стратегию измора, творцом ее был генерал Бонапарт, располагавший средствами французской революции. И он это сознавал; он говорил, что лишь вульгарное честолюбие могло бы применять те же средства, которыми пользовались Людовик XIV и Фридрих II. Так повествует в своих мемуарах маршал Сен-Сир, стремясь осудить Наполеона за то, что он презирал пользовавшиеся всеобщим одобрением правила и считал, что они пригодны лишь для посредственных умов.
Современники не улавливали разницы в существе достижений Моро и Бонапарта. Правда, велись разговоры об итальянской и германской школе стратегии, возглавлявшихся Бонапартом и Моро, но тогда еще не уясняли себе ни подлинной природы существовавшего между ними противоречия, ни абсолютного превосходства одной из «школ», т. е. одной личности над другой.
Наполеон организовал государственный переворот, который сделал его властителем Франции, но был ли он действительно призванником, и к тому же единственным призванником судьбы, это являлось отнюдь не ясным для современников, и это сомнение привело к эпилогу – Маренгскому походу, – который и нам дает с военно-исторической точки зрения обоснование к некоторому дополнению сказанного выше.
Когда в 1804 г. Наполеон позволил себя избрать в императоры и короновался, он находился еще лишь в преддверии своего величия, своих подвигов и своей славы. Его фантастический поход в Египет кончился неудачей, и можно было задаваться вопросом, хорошо ли он сделал, бросив там в трудном положении свои войска. Его успехи 1796 года и 1800 года были блестящи, но с ними конкурировали успехи Моро, а злые языки говорили, что победой при Маренго французы обязаны не Наполеону, а убитому на поле сражения Дезе. Чтобы опровергнуть этот слух, император приказал разработать официальный отчет о кампании, в который он сам внес исправления; затем отчет был переработан в соответствии с его исправлениями, причем истина была самым грубым образом искажена, чтобы показать, что будто бы полководец все заранее предвидел и рассчитал, временное же отступление французов и критические моменты сражения были затушеваны. В глазах историка, критически подходящего к своей задаче, подобные, скажем прямо, подлоги не повышают, а умаляют славу полководца. Ведь вообще не может быть ни одной крупной стратегической операции, которая не представлял а бы в то же время и великого дерзания и, таким образом, не включала бы в себя и критического момента, и заслуги всеобъемлющего и безусловно точного расчета являются или фиктивными или случайными, так как такой предваряющий события расчет всегда возможен лишь в известных, весьма ограниченных пределах. Неужели же Наполеон так плохо отдавал отчет в своих достижениях или настолько поглупел от своего тщеславия, что позволил превратить себя в чучело? Нет, он это прекрасно понимал, но он также знал, что истинное величие для народа непостижимо. Как народ охотнее всего представляет себе храбрость в виде победы меньшего числа над большим, так наиболее ясное воплощение полководческого искусства он видит, если ему докажут, что великий человек все заранее совершенно точно рассчитал и предвидел [182] . Что стратегия представляет движение в непроницаемых для зрения потемках и что существеннейшее качество полководца заключается в решимости, это открытие сделал и ввел в военную науку лишь Клаузевиц. Если бы Наполеон признался, насколько близок он был к тому, чтобы проиграть сражение, и что когда поздно вечером подошел Дезе, главные силы фактически были уже разбиты, то французский народ не восхищался бы его смелостью, а осудил бы легкомыслие, с которым он разбросал войска и от последствий которого спас его лишь счастливый случай. Все афиняне также не знали другого средства возвеличить в глазах своих детей Фемистокла, как рассказать о хитром тайном послании, посредством которого он заманил персидского царя к атаке у Саламина.
