Нейл Страусс - Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы
После этого я сидел в своей камере и часами плакал. Неспособность что-либо с этим поделать разбивала все мои надежды. И всё же, спустя какое-то время, с помощью моего терапевта в качестве телефонного посредника, мы снова научились общаться. Я начал отвечать на всё, что она мне говорила, не с неуверенностью или защищаясь, а со своей нормальной любовью, что было одной из моих хороших привычек, которую я приобрёл ещё в детстве. Также я усвоил, что, чтобы нормально разговаривать или даже жить с Памелой, я должен прекратить проверять её любовь ко мне, потому что, когда вы проверяете кого-то и не говорите ему об этом, он неминуемо терпит неудачу.
Однажды в четверг у нас была большая беседа по телефону с моим терапевтом, и мы хорошо продвинулись вперёд, когда я вдруг услышал какую-то громкую речь и стук снаружи. Я встал и крикнул, "Эй, парни, вы не могли бы потише!" Но когда эти слова вылетели у меня изо рта, я понял, что этот шум исходит не от заключённых. Это был тот самый здоровенный говнюк-охранник без шеи, который обозвал меня "педиком" в мой первый день в тюрьме. Он ворвался в мою камеру, схватил грёбаный телефонный шнур и вырвал его из стены, прямо во время моего разговора. Затем он подал сержанту рапорт, где говорилось о том, что я оскорбил его. Они приостановили мои телефонные привилегии на четырнадцать дней. Чёрт подери, моя единственная линия связи с внешним миром была оборвана, и я каждый день проводил в слезах.
В течение этих длиннющих недель я работал над песнями для того, что, как я решил, должно было стать моим сольным проектом, читал журналы о воспитании детей и книги по самосовершенствованию и учился писать стихи, главным образом о Памеле. Она начала присылать мне письма. И это так разочаровывало меня, потому что она делала это через своего ассистента, который писал и отправлял письма вместо неё. Из-за этого они казались безликими, словно я был какой-то рабочий по дому, о котором мог позаботиться её ассистент. Я старался не думать так, не судить о каждом маленьком её поступке, как о признаке того, любит ли она меня или нет, потому что именно так я нажил себе неприятности в первый раз.
Отрезанный от телефона, я впервые начал учиться быть уверенным в себе — для любви, для спасения и для музыки. Я также начал контактировать с другими обитателями тюрьмы и понял, что мои дела не настолько плохи, по сравнению их проблемами. Уборщики, которые подметали в зале, начали подсовывать мне записки от парней из других камер. Иногда какой-нибудь чувак просил об автографе, другие просто хотели иметь друга по переписке. Большинство из них были куда в более серьезном дерьме, чем я. Там был шестнадцатилетний чувак, мексиканец-мафиози, который, чёрт возьми, убил шесть человек; по-настоящему раскаявшийся 21-летний парень, который, чтобы достать денег на наркотики, ограбил круглосуточный ресторана «Нормс», но, запаниковав, застрелил пожилую даму; и полицейский, у которого нашли конфискованные наркотики, которые он присваивал себе во время полицейских рейдов. Он так волновался, что другие заключённые узнают, что он был полицейским, и убьют его в ту же секунду.
Пока я наслаждался этой внутренней почтовой перепиской, я узнал, что в тюрьме существует целый скрытый мир. И в этой системе было больше чёртовых наркотиков, чем на улице: люди предлагали грёбаный героин, кокс, "спид", "травку", и всё это в обмен на еду, конфеты, деньги и сигареты. Но, если бы вас поймали, то минимальный штраф составлял один год, добавленный к вашему сроку, так что я с этим не связывался. Другие парни делали в камерах что-то вроде выпивки, которую они назвали "пруно", который был похож на вино, сделанное из апельсинового сока, сахара и ломтя хлеба вместо дрожжей. Требовалось две недели, чтобы сделать одну партию, и когда она была готова, можно было слышать, как все напивались до чёртиков (drunk as fuck) и устраивали веселье. Фактически тюрьма превращалось в ночной клуб.
Один чувак научил меня, как взять мешок для мусора, наполнить его водой и завязать узлом посередине так, чтобы получились десятифунтовые (~ 4,5 кг) гантели для занятий спортом. Так что я начал делать сгибания с грёбаными водяными мешками, что было запрещено, поэтому я был вынужден прятать их под своей кроватью. Другие чуваки делали игральные кости, обтачивая шары от шариковых дезодорантов о цементный пол до тех пор, пока они не становились квадратными. Ещё они делали ножи, в течение многих часов всё плотнее и плотнее скатывая газету, пока бумага не возвращалась почти что в своё первоначальное состояние — в древесину — и могла использоваться в качестве кола для того, чтобы пырнуть кого-нибудь.
Один пожилой чувак научил меня, как зажигать сигарету: возьмите карандаш, сгрызите с него древесину, пока не доберётесь до грифеля, который несёт в себе электрический заряд. Затем возьмите одноразовую бритву, сломайте её, раздавив ботинком, и вытащите лезвие. После этого согните лезвие, пока оно не сломается на две части. Возьмите обе части и вставьте их в сетевую розетку, затем проведите лезвиями бритвы вдоль тех, которые воткнуты в розетку, отчего те нагреются. Оберните часть стержня карандаша в туалетную бумагу, одновременно коснитесь этих двух лезвий в розетке, и, опля, электрическая энергия зажжёт туалетную бумагу и вспыхнет огонь. Именно так, подобно разному дерьму МакГайвера, люди проводили там годы, совершенствуясь подобным образом. Моё собственное новаторство состояло в том, что я сделал барабанные палочки из карандашей и бритв, а сами барабаны — из лотков из-под еды и водопроводных труб. Сидя там и стуча карандашами по своей миске, я понял, что завершил полный круг, в тридцать шесть лет смастерив то же самое, что я сделал в три года, когда я собрал свою собственную ударную установку в кухне моих родителей.
Однажды, я сидел в своей камере и услышал какую-то суету снаружи. Я подскочил к моему маленькому квадратному окошку и уткнулся в него лицом, пытаясь выяснить, что происходит. По коридору шли два охранника и тащили парня, который был мертв, как пить дать: тело его было окоченевшим, а губы были багрово-синего цвета. Я постучал в дверь свой камеры, спрашивая, что случилось у всех, кого видел, но никто не проронил ни слова. Позднее я спросил шерифа, который проходил мимо моей камеры, но он молча прошёл мимо.
Несколько дней спустя кто-то из обслуживающего персонала дал мне газету, редкий подарок. В ней была статья о лос-анджелесской центральной окружной мужской тюрьме, я находился в центре города: черный заключённый умер, потому что белые охранники, избивая его, не смогли вовремя остановиться. В статье говорилось, что группа адвокатов боролась за то, чтобы установить в тюрьме систему наблюдения, потому что условия содержания в ней были ужасны. Читая этот материал, я думал о мертвом парне и обо всех избиениях, о которых я слышал за последние два с половиной месяца, и мне сделалось жутко. Где я нахожусь? Ведь я — грёбаная рок-звезда!
