Владимир Архангельский - Фрунзе
Фрунзе отпустил из рядов войск железнодорожников; отправил по домам стариков, которые были элементом «брожения и разложения»; свел в одну бригаду бывших военнопленных и решил отправить их в Центральную Россию, как им было обещано. Но без них он лишался «трех четвертей артиллеристов и половины всех пулеметчиков». На огромных просторах Закаспия у него оставалось всего 1500 штыков и 500 сабель. «Таким образом, — писал он, — в военном отношении мы сейчас представляем ничтожество».
Он просил не изымать из его подчинения штаб Заволжского округа в Самаре и временно оставить там Авксентьевского — до перевода в Туркестан; просил срочно прислать обмундирование, вооружение, снаряжение и подослать хорошие кадры для работы по формированию частей из местного населения.
Но даже в таких условиях он не терял веры в благополучный исход борьбы. И сообщил Владимиру Ильичу, что «в политическом отношении наше положение в Закаспии в данный момент вполне благоприятно».
По пути в Самарканд Михаил Васильевич сделал остановку на узловой станции Каган, откуда шла ветка в сторону Термеза. От этой станции до Бухары было двенадцать верст. И он высказал пожелание встретиться с эмиром.
Сеид-Алим не приехал: он прислал к Фрунзе своих назиров во главе с куш-беги Усманом. Премьер-министр вел приторно сладкий разговор, с восточными реверансами в сторону кзыл-генерала. И Фрунзе вел беседу в изысканных тонах. Но каждая из сторон отлично понимала, что находится она в положении не только пикантном, но и просто ненормальном. Каган был расположен в центре Бухарского эмирата, который острым клином упирался в афганскую границу, контролировал верхнее течение Амударьи и располагал горными караванными путями для связи с британцами. Советские железные дороги разрезали эмират вдоль и поперек, но за их полотном лежали земли Сеид-Алима. Того страшили гарнизоны как опорные пункты красных и железные дороги — могучие нити новой жизни. А Каганский гарнизон опасался эмира, который всеми способами получал оружие по караванным путям. Части Фрунзе могли перехватывать эти караваны только на железнодорожных путях. Но для такой цели войска были маломощны.
Михаил Васильевич говорил с назирами и куш-беги о двух вещах: надо прекратить подвозку оружия, чтобы не нарушать договорные отношения с РСФСР; надо освободить из зиндана Абдукарима Тугаева и других большевиков — их судьба волнует не только его, но и массы дехкан Советского Туркестана. Сановники эмира просили ослабить гарнизон в Кагане, так как присутствие здесь крупного отряда выказывает обидное недоверие его высочеству. Командующий дал понять, что об ослаблении гарнизона не может быть речи, пока эмир не прекратит расправу с передовыми людьми в своей столице. И что об атом он хотел бы лично переговорить с эмиром. Но Сеид-Алим не приехал и в этот раз.
«Сладкая» беседа не принесла дипломатической победы ни одной из сторон. Но политический резонанс от нее был. Бухарская беднота разнесла весть по округе:
— Кзыл-генерал не дает нас в обиду!..
В Кагане произошла еще одна встреча: к командующему доставили группу индусов, недавно отбитую у бухарских войск на Амударье.
Это были ходоки к Ленину из городов и сел Индии. Во главе их шел молодой Радик Ахмед из города Бхопай. Полгода назад их двинулось человек сто. Неделями и месяцами они шли через заснеженные перевалы, холмы и равнины. Пересекли Афганистан, потеряли двадцать человек от голода и лишений. Но остальные вышли к Термезу и встретили там краснозвездный отряд. Командир приютил гостей, затем отправил их на лодках до форта Керки, на левом берегу Амударьи, откуда изредка ходил пароход в Чарджуй.
На перегоне Чаршанга — Мукры караван лодок задержал какой-то отряд конников в тюрбанах. Гости приняли его за красноармейскую часть, обрадовались встрече. Но успели произнести только три слова — Индия, Москва, Ленин, — как их загнали в сарай и жестоко избили;
Фрунзе узнал об этом и срочно послал им на выручку большой отряд. Из восьмидесяти ходоков успели спасти шестьдесят. Их привезли в Керки в день налета басмачей. И гости помогли красноармейцам провести бой. Затем их доставили на железную дорогу в районе Чаршанги и, как братьев по оружию, отправили к Фрунзе в Каган.
Командующий принял их хлебосольно, сердечно. И вскоре они сыграли интересную роль в Ташкенте, выступая на митингах от лица угнетенного народа, мечтающего о свободной жизни ташкентцев.
Ольга Нестерович отметила в своих воспоминаниях: «Помню их приход на городскую женскую конференцию. Как только открылась дверь и гуськом начали входить наши гости, тотчас в руках узбечек зашелестели черные сетки и закрыли их лица от взора посторонних мужчин. Масса человеческих фигур без лиц — это производило гнетущее впечатление. Надо же придумать именно такую форму унижения женщины!»
Один из гостей — тоже мусульманин — рассказал «о положении женщин в Индии, о причинах обычая носить паранджу, призывал узбечек покончить с диким предрассудком.
— Есть ли здесь татарские женщины? — обратился оратор к залу и, услышав «есть», опять заговорил с узбечками: — Вот они тоже мусульманки, но своих лиц не закрывают. Татарских женщин мужья к этому не неволят. А мусульманский закон один, и только муллы и ваши мужчины неправильно толковали этот закон, заставляя вас носить паранджу. Так будьте смелее, отвергните ошибки мулл, откройте свои лица свету, людям!
Затем он обратился к русским женщинам, призывая их помочь мусульманкам в борьбе за раскрепощение, в приобщении к знаниям и культуре.
Речь эта вызвала бурный отклик. Выступили две узбечки, татарка и русская. Пожилая женщина говорила быстро, сбивчиво, страстно, она рассказала, как сама сняла паранджу несколько месяцев назад, как ведет теперь работу среди узбечек. Говорила: нам нужны школы, нужна грамота… Гости и делегаты стоя приветствовали друг друга».
Вернувшись в Ташкент, Михаил Васильевич сам выступал на митинге в Старом городе в очередь с гостями из Индии. Он говорил о национальной политике партии, об интернациональном братстве трудящихся. И сказал фразу, которая взволновала ходоков:
— Индия может рассчитывать на помощь революционной России!..
В первых числах августа гости уехали в Москву, к Ленину.
А поездка Фрунзе еще продолжалась.
И впереди поезда летела народная молва: едет кзыл-генерал, человек добрый и бесстрашный, доступный, но и строгий!
В Самарканде, после смотра войск гарнизона и ознакомления с историческими памятниками, увидел он сцену, которая возмутила его до крайности: два красноармейца пытались отнять лепешки у старика, зазывавшего к своему товару покупателей. И приказал немедленно провести открытое заседание ревтрибунала в том квартале, где было совершено преступление.
