Леонид Юзефович - Самодержец пустыни
В этот момент у Евфаритского, Львова, Маркова и еще нескольких главных заговорщиков не выдержали нервы. Полагая, что все кончено, они вскочили на коней и скрылись в лесу, а Унгерн в полном одиночестве продолжал объезжать ряды недвижимо замерших сотен и команд, убеждая их возвратиться в лагерь. Ему по-прежнему не отвечали, но, казалось, вот-вот автоматически сработает привычка повиноваться каждому его слову. Начал оживать неизбытый ужас перед ним. Рябухин и другие участники заговора затаились, сжимая в руках оружие. Выстрелить никто не решался.
Первым очнулся Макеев, да и то не раньше, чем Унгерн в потемках нечаянно толкнул его лошадь грудью своей Машки. Он пальнул в барона из “маузера”, с испугу промахнулся, хотя стрелял почти в упор, но этот выстрел разорвал заколдованный круг страха. Примеру Макеева с тем же результатом последовали несколько офицеров, вслед за ними начали стрелять поставленные в оцепление пулеметчики. Унгерн метнулся прочь, осыпаемый пулями, ни одна из которых и на этот раз его не задела. Машка стремительно взлетела на вершину холма и унесла его назад, в долину, все еще погруженную в глубокий мрак.
Сам Унгерн в плену излагал события этой ночи весьма похоже, хотя кое-какие обстоятельства сознательно опускал. В краткой протокольной записи его рассказа эта мрачно-эффектная сцена выглядит несравненно проще. Услышав стрельбу у соседней палатки, он подумал, что возле лагеря появились красные, вышел, спокойно сел на лошадь и поехал к войскам сделать соответствующие распоряжения. Внезапно по нему начали стрелять, но и тогда он не сразу догадался, что стреляют свои, что это бунт, хотя на всякий случай спросил: “Что, вы бунтуете?” Ему ответили: “Нет, ничего”. Потом стали стрелять чаще, он сообразил, в чем тут дело, и ускакал к монгольскому дивизиону.
На другом допросе Унгерн рассказал обо всем более пространно: “Я лежал в своей палатке ночью. Ничего еще не знал про Резухина. Вдруг – стрельба. Уже было темно. Я выскочил. Кто-то еще крикнул: “Ваше превосходительство, берегитесь!” А я думал, что красный разъезд. Подбежал к монголам и сказал, чтобы они собрали человек двадцать. Они вернулись и коня привели мне. Я сел и поехал, а войска уже не было на старом месте. Это мне показалось очень подозрительным. Я встретил казака и спросил, что он делает. Он сказал: “Я должен палатки собрать”. – “А где войско?” – “Дальше уходит”. Я проехал верст десять и вижу: одна сотня стоит лицом ко мне. Я все еще думал, где-нибудь красные. Я спросил: “А много красных?” – “Не знаем”. Я поехал дальше, к артиллерии. Они стояли резервом. Я подъехал к Дмитриеву, командующему артиллерией, спросил: “Кто приказал двигаться?” Он сказал: “Приказ из вашего штаба”. – “А кто посыльный?” – “Не знаю”. Я поехал дальше, к 4-му полку, сказал, что на восток идти нельзя, что там будет голод, надо идти на запад. Когда я ехал мимо пулеметной команды, мне сказали, что офицеров нет. Это мне показалось странным. А когда я проехал весь полк, где раненые были, – ночью это было – слышу, стали стрелять. Я думал опять – разъезд. Проехал мимо. Вижу, пули все около меня. Тогда я понял, в чем дело, и поехал к монголам, но в ночной темноте я проскочил. Они огней не держали. В это время стало рассветать, я поехал к ним, а они уже ушли тоже на запад. Я подъехал к князю и говорю, что войско плохое. Он говорит, что русские все вообще – плохой народ…”
В обоих вариантах рассказа отсутствует одна существенная деталь: Унгерн умалчивает, что в него стреляли еще до того, как он сел на коня и поехал к своему “войску”. Ни слова не сказано и о том, что ему пришлось бегом или ползком спасаться от заговорщиков, хотя в противном случае совершенно непонятно, почему он вдруг побежал к монголам и послал их не только за подмогой, но и за своей собственной лошадью. Вспоминать эти малоприятные детали Унгерн явно не хотел.
Одинокий пленник
В 1929 году Павел Милюков, давно интересовавшийся Унгерном, в парижских “Последних новостях” перепечатал из немецкой “Берлинер Тагеблатт” заметку под названием “Как погиб барон Унгерн-Штернберг”. В ней якобы со слов очевидца рассказывается, что это произошло в те дни, когда Азиатская дивизия, отступая, “залегла в степной долине к югу от Байкала”. Красные находились поблизости, но тоже были обессилены непрерывными боями. Ни одна из сторон не рассчитывала на победу, и обе жестоко страдали от голода. Наконец большевистский парламентер предложил Унгерну начать переговоры на следующих условиях: к нему пришлют двоих комиссаров, если им будет обещана неприкосновенность, они останутся в лагере барона как гаранты его безопасности, а сам он прибудет в лагерь красных. Парламентер, в прошлом офицер и сослуживец Унгерна, тем легче убедил его принять предложение, что предназначенные в заложники комиссары Розенгольц и Флонимович считались видными деятелями. По прибытии они были посажены под караул в одну из лагерных палаток, тем временем Унгерн, дожидаясь, пока ему приведут коня, чтобы ехать к красным, беседовал с офицерами. Среди них был английский капитан Пэльгем, прибывший из Владивостока по поручению генерала Айронсайда. Уже стемнело. “Видите эту звезду, господа? – спросил Унгерн, указывая на небо. – Это Альфа из созвездия Центавра. В здешних местах ее можно видеть только в мае”[202]. Далее в полном согласии с книгой Оссендовского, упоминавшего об увлечении Унгерна астрономией, автор заметки поясняет: “Астрономия была слабостью барона”.
Пэльгем уговаривал его отказаться от переговоров с большевиками, но Унгерн не внял предостережениям и уехал. Через какое-то время поручик, охранявший Розенгольца и Флонимовича, получил приказ барона: “Комиссаров прогнать нагайками до линии огня красных”. Под крики и смех казаки погнали их по степи до передовых постов противника, а затем отпустили. Узнав об этом, Пэльгем заподозрил неладное и распорядился вернуть заложников, но было уже поздно, Розенгольц и Флонимович находились вне досягаемости. “Что же будет с его превосходительством?” – спросил карауливший комиссаров поручик. “Он теперь на пути к Альфа Центавра”, – философически ответил Пэльгем.
Эта история, как и другая того же рода – будто на смотру Унгерн был внезапно окружен, схвачен и похищен китайцами, мстившими ему за прежние поражения, – относятся не столько даже к мифологии, сколько к беллетристике. Они заполняли лакуну между мятежом в Азиатской дивизии и появлением пленного Унгерна в Троицкосавске. Обстоятельства, при которых он попал в плен, в эмиграции долго оставались неизвестны. После того, как верная Машка унесла своего седока в темноту августовской ночи, никто из мемуаристов больше не видел своего начальника; источником их сведений служил рассказ двоих русских офицеров, служивших у Сундуй-гуна и нагнавших дивизию на правом берегу Селенги. Они тоже не были свидетелями пленения Унгерна, но им доверяли уже по одному тому, что эти двое ближе других стояли к эпицентру событий.
