Дмитрий Благово - Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово.
Должно быть, она пересказала своему мужу наш разговор; князь Андрей вдруг перестал ко мне ездить: жена бывает, а он ни ногой, так больше полугода у меня и не бывал. Потом ему стало самому совестно, что бросил старуху-тетку, явился ко мне с повинной головой, стал на колени, просил прощения, но о причине, за что на меня сердился, не было и речи; так дело и обошлось.
Нельзя не отдать справедливости княгине Наталье: она была премилая и преласковая не только ко мне, но ко всякому; каждому найдет, что сказать приятное, и никогда никому не подаст и виду, что ей что-нибудь неприятно. Она была со всеми особенно учтива: и лакеям, и горничным, своим и чужим, всегда говорила "вы", что казалось смешным и странным.
Говорят даже, что у себя в деревне она говорила бурмистру: "Послушайте, бурмистр, я хотела вас попросить…" Это уж чересчур по-иностранному.
Но при. всей своей доброте и с хорошим своим характером она не умела сделать мужа счастливым: была слишком мотовата, охотница рядиться и отделывать наемные квартиры и этими излишними тратами ввела мужа в долги и расстроила его состояние. Милая и приятная женщина, но совсем не хозяйка, а совершенная пустодомка.
Жена князя Александра, напротив того, всегда обращалась с людьми свысока и слишком повелительно, даже резко; в чем был недостаток у одной, в том был излишек у другой.
Княгиня Александра в особенности допекала своих людей своим при- хотничеством, чрезмерною брезгливостью и полуночничеством. Сидит, бывало, до трех, до четырех часов ночи, проспит до второго часа дня, утренний чай свой пьет в четвертом часу, обедает в семь, за вечерний чай сядет в одиннадцать часов, а иногда вздумает еще и ужинать.
На первых порах, возвратившись из пензенской деревни, она стала было и ко мне ездить вечером пить чай: я собираюсь уже к себе уходить, убираю свою работу, а она является ко мне проводить со мною вечер.
Раза два я промолчала, что она сидит у меня до второго часа ночи, а потом и сказала ей:
— Я всегда рада, моя милая, проводить с тобою время, но только ты меня, старуху, не засиживай; ежели угодно ко мне приезжать, так милости просим пораньше: я в одиннадцать часов ухожу к себе и ложусь спать; поздно сидеть, воля твоя, я не могу.
Ну, и стала она ко мне приезжать часов в восемь, а в двенадцать уезжать. Чтобы подладиться к своему мужу, она нехорошо говорила про государя и про государыню, называла их просто Николай Павлович и Александра Федоровна и у меня раз вздумала что-то такое неладное сказать; я тотчас ее остановила:
— Нет, матушка, ты при мне этого не говори, я твоих пустяков слушать не буду; хочешь говорить, так говори, где угодно, но только не у меня.
Она засмеялась.
— Ах, тетушка, какие же вы строгие!
— Ну, не взыщи, моя милая, какова ни на есть, а про государя и государыню у меня худо не говори; я стара, и перевоспитывать меня поздно, а я привыкла с детства благоговеть пред царем, так уж ты меня в моем доме не огорчай.
Ну и тоже как рукой сняло: полно у меня про них худо говорить. Если мы, старики, будем молчать и не станем молодых уговаривать, кому же после того и правду сказать! Князь Андрей вскоре по приезде в Москву (где жил он первое время, не знаю) нанял левую половину в доме княгини Марфы Петровны Трубецкой, но через несколько месяцев, по просухе, собрались ехать к себе в тульскую деревню, в Студенец. Они то и дело что меняли квартиры и везде все отделывали. Одно время они жили на Остоженке, потом на Пречистенке и редко случалось, чтобы жили где более года.
Князь Александр тоже часто менял наемные дома, иногда и не без причины. Вот что случилось у него в доме, когда он нанимал на Сивцевом Вражке у Алексеева. К нему по вечерам часто собирались игроки в банк играть, так как он сам был большой игрок, иногда проигрывал помногу, и раза два приходилось и мне его ссужать порядочными кушами денег, которые потом он мне и возвращал очень аккуратно. Раз он мне говорит:
— Поздравьте меня, тетушка: я вчера выиграл двадцать тысяч и вот вам свой долг и поспешил привезти.
— Ох, мой любезный, — говорю я ему, — радуюсь, что ты с прибылью, да жаль, что через карты: выигрыш и проигрыш, по пословице, на одном коне ездят… Сохрани тебя Бог от беды, карты до добра не доведут…
Он поцеловал у меня руку и обнял меня: "Молчи, дескать, старуха".
Не прошло десяти дней, у него в доме великая беда случилась.
В числе бывавших у него игроков часто езжали какой-то Сверчков и Дорохов. Как их звали и что это были за люди, совсем не знаю. Весь вечер играли, дело было к утру; встали, начали считаться, вдруг проигравшийся опрокинул стол, а выигравший подбежал к письменному столу, на котором лежал кабинетный кинжалец, хвать его и пырнул им в бок опрокинувшего стол; тот упал, хлынула кровь… Пошла суматоха в доме, послали за доктором, за женой раненого и, пока еще можно было, отвезли его поскорее домой, где несколько дней спустя он и умер. Вот они, карты-то, до чего доводят.
К счастью, тогда князь Андрей служил при князе Дмитрии Владимировиче чиновником особых поручений. Он князю передал обстоятельства этого дела, тот послал за обер-полицеймейстером Цынским, так дело замяли и в огласку не пустили. В этом же несчастном доме умер у Вяземских второй мальчик — Алеша, которого мать особенно любила; после этого они и поспешили переменить квартиру…
На следующий год князь Андрей купил дачу за Трехгорною заставой — большой, прекрасный дом с обширным садом и множеством построек и заплатил всего двадцать пять тысяч ассигнациями. Прежде эта дача принадлежала какому-то игроку Дмитриеву, он сам строил дом; где-то внизу была прекрасная потаенная комната, в которой у него вели игру очень большую. Этот дом для Вяземских был находкой, потому что князь Александр и без того уже был под надзором полиции, а после дороховской истории за ним стали еще зорче следить, и ему хорошо было жить не в городе. Князь Андрей вздумал было завести тут сахарный завод, посадил в него много денег, но толку не вышло. На этой даче они жили года полтора или два, и зиму, и лето.
Прихоти княгини Александры, смешные и забавные со стороны, были очень обременительны для домашних, для мужа, а в особенности для прислуги и для ее горничных. Она не иначе шла от своей постели к туалетному столу, как по белым простыням. На тот стул, на котором она сядет, опять накинута простыня, и, когда она садится чесать голову, ее покрывают простыней. Девушка должна надеть бумажные белые перчатки и так, в перчатках, ее и чеши, что конечно неловко, но до этого ей нет дела, не зацепи ни волосика. Потом начнется бесконечное умыванье и тоже с прихотями в этом роде, и при этом она раз двадцать выбранит несчастную горничную: "Ах, как ты глупа, да ты, кажется, с ума сошла; ты ничего делать не умеешь; что с тобою сегодня, ты совсем поглупела?.." И эта история повторялась каждый день. Одевалась она часа два, три. Потом подадут ей чай: человек будь в перчатках, ну это так и надо, но мало того: неси поднос так, чтобы не дотронуться до него рукой в перчатке, а держи салфеткой… И опять пойдет ссора: "Не трогай рукой, ты хочешь, чтоб я ничего не ела, — я не стану после этого пить, это просто противно, как ты подаешь…"
