Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет
Как и боевая деятельность Скобелева в глазах солдат, его забота о людях из народа приобретала неотразимо обаятельную силу и вызывала к нему со стороны народа безграничную любовь. Доказательство этому — реакция народа, именно массы, толщи народа на смерть Скобелева. Никогда в своей истории Россия не знала такой всенародной скорби по смерти какого-либо отдельного лица, как та, которая была выражена народом по отношению к Скобелеву. Я еще опишу эти похороны. Пока же подчеркну: это была именно всенародная скорбь, смерть Скобелева народ воспринял как свое большое горе. И не менее важно: народ не хотел и не мог примириться со смертью своего любимого героя и защитника. Выражением этих чувств и мыслей стала, как ее определял Н.Н.Кнорринг, «пошедшая по Руси красивая и проникновенная легенда: будто Скобелев не умер, а, в виде бедного и гонимого властью странника, скитается по деревням, имея какое-то дело к народу». Эта красивая и проникновенная легенда (свидетельств ее существования я мог бы привести не одно) жила в народе стойко и долго. Уже в XX веке, во время столь неудачной японской войны, в народной фантазии Скобелев являлся рязанским мужиком. Излишне доказывать, что такую легенду народ мог сочинить лишь о человеке, которого он считал не только близким себе, но своим кровным и прямым порождением, своей надеждой и защитником. Отношение народа к Скобелеву при его жизни и после его смерти дает более чем убедительный ответ на вопрос о том, кем был в его глазах и кем был объективно Скобелев.
Глава VII. Последние дни. Смерть и посмертная судьба
Когда до Петербурга дошла весть о парижской речи Скобелева, это вызвало к нему новый взрыв интереса и сочувствия, питавшийся как сенсационностью новости, так и содержанием речи. «В Петербурге только и разговору, что про Скобелева, Суворова II тож», — писали 20 февраля в Москву М.И.Жихареву, исследователю творчества П.Я.Чаадаева. Прибытие белого генерала в Петербург было и на этот раз встречено овациями. Армия и подавляющая часть населения, которым импонировала его политическая смелость, одобряли смысл его речи. Но часть двора, германофилы и личные недруги злобно шипели. Это разнообразие настроений отразил в письме Каткову Б.М.Маркевич: «В город приехал Скобелев… Молодежь кричала ура, дамы кидали букеты. Об этом злобно передавали в одном светском доме… Партия так называемой Святой дружины рвет и мечет против него». В другом письме он добавлял: «Немцы за то страшно на него негодуют, купно с нашими либералами, которые в клубе… «обходят» его бережно, как зачумленного. Сам же он смеясь рассказывает, что из германского посольства Швейниц и Лигнер froides, mais comprenes (холодны, но узнают. — В.М.), но Вердер не кланяется и отворачивает от него голову avec affectation (подчеркнуто. — В.М.)»[19].
Офицеры четвертого корпуса и частей, расквартированных вокруг, наперебой выражали Скобелеву свою преданность и солидарность как символу оппозиции по отношению к начавшейся бюрократизации военной жизни, служившей одним из симптомов близких уже контрреформ Александра III, и выразителю национальных интересов. Характерно следующее письмо от 17 февраля в редакцию газеты Каткова: «Мы, нижеподписавшиеся, офицеры 8-го флотского экипажа, обращаемся к Вам с покорнейшей просьбой напечатать от Вашего имени и от имени товарищей наших о нашем пламенном желании поднести сочувственный адрес генералу Скобелеву, этому выразителю задушевных желаний русского народа. Мы хотели поднести этот адрес генералу при встрече, но наше ближайшее начальство запретило нам лично обращаться к генералу».
Началась серия обедов, сопровождавшихся демонстративным чествованием Скобелева. Наконец, сверху дали понять, что эти обеды и застольные беседы, которые власти не могли контролировать, но которые были наверняка критическими по отношению к новым порядкам, нежелательны. Офицеры Австрийского полка, дважды чествовавшие Скобелева обедом, просили его прислать портрет для помещения в дежурной комнате. Командир этого полка генерал Панютин, герой Шейнова, писал Скобелеву: «…всякий видевший и слышавший Вас уже очарован Вами и всюду, куда Вы поведете, — пойдет». Скобелев хотел отправить портрет и дать ответный обед. На это последовал определенный запрет. Возмущенный Скобелев все объяснял происками немцев, которые-де ведут его травлю. «Здесь меня продолжают усиленно травить, — писал он О.А.Новиковой из Петербурга. — Ежечасно выясняется весь вред для нас, русских, от немцев, в обширном смысле слова». Корреспондентка с ним солидаризировалась. По ее мнению, все неприятности ее друга были «иллюстрацией силы немецкой партии». Другие друзья Скобелева, в том числе из гражданских лиц, были того же мнения.
Антигерманские речи и высказывания Скобелева получили всероссийское распространение и вызвали широкий общественный резонанс, на который он, может быть, и рассчитывал, когда говорил, что «чужестранец проник всюду», что «у себя мы не у себя». Все, кто возмущался если не засильем немцев, как во времена бироновщины, то их широким проникновением во все сферы русской жизни, находили в речах Скобелева созвучие своим настроениям. «С легкой руки Скобелева раздражение против немцев стало у нас расти быстро», — констатировало эмигрантское «Общее дело». Свой антигерманизм Скобелев выражал как мог, во всяких формах. Например, «…на обеде в Гатчине в день рождения императора Вильгельма не присутствовали: Игнатьев и два кавалера прусского ордена «Pour le mérite» Скобелев и Имеретинский».
Иллюстрацией роста антинемецких настроении стала вышедшая в 1882 г., при жизни Скобелева, брошюра К.В.Трубникова под характерным названием «Немец и иезуит в России», в которой, в частности, говорилось: «Генерал Скобелев в настоящую минуту является самым видным, модным человеком в Европе… В речах Скобелева о немцах в России нет ничего нового. Ново только одно: утверждение Скобелева, что от влияния немцев мы избавимся лишь с оружием в руках… В России хозяева, конечно, русские, а не немцы… Пагубное, унизительное для нас состояние дел заключалось в том, что немцы считали себя имеющими преимущественное право занимать высшие места на поприще государственного и общественного служения». Сам Скобелев более других возмущался этим положением. Д.Д.Оболенский вспоминал, что во время поездки по Москве, где на каждом шагу красовались немецкие вывески, Скобелев говорил извозчику: «Читай», и после того, как тот произносил чуждые его слуху имена, всякий раз повторял: «Что же это такое с матушкой Москвой Белокаменной? Совсем онемечилась». Некоторые друзья даже опасались, что Скобелев может стать жертвой немецкой ненависти.
