Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет
Характеристика Скобелева с общественно-политической точки зрения, частично цитированная выше, содержится в «Отечественных записках». «Что заставило его остановиться на войне с немцами и считать Петербург гнилым городом — собственное ли внутреннее убеждение, случайно ли запавшая в голову мысль, столь часто повторявшаяся за последнее время всюду, что запутали нас немцы и нигилисты, или же просто соображение, что на этом скорее всего можно объединить общество и либо пропасть и перейти в нирвану, либо куда-нибудь выйти — решить, разумеется, довольно трудно. Куда именно выйти? Этому вопросу Скобелев, по-видимому, особого значения не придавал… Видно было, что он шел и говорил как-то непроизвольно, точно не сам собою, а как будто кто-то толкал его сзади, кто — неизвестно: фатум, обстоятельства или чья-то невидимая рука, смотревшая на него, может быть, просто как на прекрасное историческое мясо, могшее послужить для временного воплощения народного духа и национальной идеи. Что Скобелев был воплощением не одних только личных желаний и стремлений — это весьма вероятно; но был ли он воплощением именно народного духа и стремлений, а не духа и стремлений только какой-нибудь части общества — это еще вопрос». Вместе с цитированными выше строками этого автора о том, что Скобелев хотел помогать мужику, думал о будущем счастии, о независимости и свободе народов, заслуживает внимания его мысль, что Скобелев воплощал не одни только личные желания и стремления. В то же время нельзя согласиться с тем, что он-де действовал и говорил непроизвольно: все его действия и речи были глубоко продуманы и взвешены.
Из других толстых журналов развернутую характеристику общественно-политического лица Скобелева дал «Вестник Европы». Его подход к оценке Скобелева — совсем другой. Автор говорит прежде всего о популярности Скобелева в армии и народе, которую, однако, не связывает, как аксаковская «Русь», с политическими выступлениями белого генерала. Ссылаясь на Западную Европу и Россию, он утверждает, что «наиболее широкой славой всегда и везде пользовались знаменитые полководцы», и что «чувства русского народа к Скобелеву отличаются от чувств его к Радецкому или Гурко только степенью, а не свойством». Объясняя степень славы и популярности Скобелева, автор писал: «Мы едва ли ошибемся, если скажем, что в памяти и воображении народа Скобелев занял место рядом с Суворовым не только потому, что оба слыли (почему только слыли? — В.М.) непобедимыми, но и потому, что оба умели проложить себе путь к солдатскому, а, следовательно, и к народному сердцу. Это уменье дается не каждому: можно любить солдат не меньше, чем любил их Скобелев
или Суворов, но не обладать искусством выражать эту любовь в тех формах, в которых она приобретает неотразимо обаятельную силу». Журнал, в частности, указывает, что Скобелев относился к солдату как к мыслящему человеку и гражданину, «предпочитал осмысленное повиновение механическому, слепому», что перед боем он совещался не только с офицерами, но и с унтер-офицерами, представлявшими солдатскую массу. В статье также подчеркивается административный талант Скобелева, не уступавший, быть может, военному, его высокая образованность.
Дальше журнал переходит к главному, что нас интересует. Он старается быть объективным и высказывает мнение, что это был «ясный, самостоятельный ум, свободный от традиционных предрассудков». Но журнал остается при своем прежнем мнении, что Скобелев не был «государственным человеком», что его мысли по вопросам внутренней и внешней политики ошибочны и неприемлемы для общества, а его исторические параллели представляют «исторический дилетантизм». В доказательство автор ссылается на исповедовавшуюся Скобелевым мысль о «причинной связи между берлинским трактатом и внутренней крамолой». Другой аргумент — письмо Скобелева в редакцию «Московских ведомостей» по вопросам внешней политики. Мы уже рассматривали это письмо, полное прозорливости. Журнал же увидел в нем только абсурд. «Каким образом, — иронически вопрошал автор, — обладание Босфором может оградить наши, открытые теперь, границы, каким образом Царьград может помочь нам в защите Варшавы, — это загадка, неразрешимая, конечно, не для нас одних». Высказываясь, что масса народа может поддержать лишь вынужденную, оборонительную войну, автор заключал: «Но мы никогда не согласимся с тем, чтобы ее мог вдохновить крик: «К Босфору, к Царьграду, в Святую Софию»; мы никогда не назовем «народными и святыми» слезы, пролитые при отступлении от Константинополя».
Как видно, отказывая Скобелеву в качествах государственного человека, журнал не смог понять и по достоинству оценить мысли этого письма. Указывая на значение владения Босфором для обеспечения защиты открытых для вражеских нашествий западных границ, Скобелев имел в виду ликвидацию угрозы со стороны могущего пройти в Черное море иностранного флота, как это было в Крымскую войну. Обладание Царьградом дало бы также возможность парализовать Австрию на суше и не допустить превращения Турции и Болгарии в инструмент австро-германской политики на Балканах (читателю, конечно, понятно, что я лишь разъясняю мысли Скобелева, отнюдь не разделяя его экспансионизма). Обеспечив тыл с юга, можно было бы повернуться лицом на запад и обратить силы на укрепление и защиту этой границы. Если этот не известный нам автор дожил до Первой мировой войны, он имел бы возможность убедиться в значении этой проблемы и в частности — обладания Босфором. Не решив ее, Россия оказалась вынужденной вести войну не только на протяжении фронта от Балтийского до Черного моря, но и на Кавказском фронте против Турции и на Черном море — против соединенных сил Турции и Германии. Известно, какой военный и политический вред причинили России прошедшие через Босфор германские крейсеры «Гебен» и «Бреслау». Вот когда сомневающиеся получили запоздалую возможность понять, «каким образом Царьград может помочь нам в защите Варшавы».
Что же касается несогласия с призывом «К Босфору, к Царьграду…», то здесь смешаны разные вопросы. Мысли Скобелева опирались на его концепцию естественных границ государств, которые для России проходили на юге по Босфору. Это — планы человека, который мыслил категориями своей эпохи. Поскольку они были связаны с захватом чужих земель, массу народа не мог бы вдохновить этот призыв. В этом журнал прав. Но его критика обиды и слез Скобелева по поводу отхода от Константинополя — совсем другое дело. В данном случае речь шла не об аннексии чужой земли, а лишь о временном вступлении в город армии, одержавшей великую победу в освободительной, справедливой войне. Реакция Скобелева выражала законное негодование всей армии, принесшей на алтарь победы огромные жертвы и не получившей морального удовлетворения от вступления во вражескую столицу.
