Георгий Ушаков - По нехоженой земле
Мы сделали за этот день хороший переход, достигли пролива и, кроме того, заполучили добычу. Мы уже собрались было кормить собак, но в эту минуту в полукилометре от лагеря показался медведь. Первым заметил его среди торосов Ошкуй. Забыв о только что законченном 50-километровом переходе, Ошкуй понесся за зверем. Через минуту он исчез в торошенных льдах. С нас тоже моментально слетела усталость. Спустив еще несколько собак, мы бросились в погоню. Зверь оказался молодым, сильным и изворотливым. Иногда собакам удавалось выгнать его на какой-нибудь торос, но он сейчас же разгонял преследователей и опять мчался дальше в море. Только пробежав больше двух километров, мы увидели его сидящим на вершине небольшого айсберга и одним выстрелом свалили вниз.
При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под толстым слоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и сколько носил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать невозможно. Может быть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борта ледокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или с Земли Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в сале пуля,— это о том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его не смущают расстояния. Вся Арктика — его вотчина.
Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись свежего мяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не мог воспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовность съесть всего медведя, но... у бедняги не раскрывался рот.
На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первых походов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его из упряжки и махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах, и бог его ведает, чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой. Собаки встретили его лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег на живот, прополз несколько десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, и начал лизать мои руки. С тех пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицу он в походе до костей стер лапы, но после одним из первых восстановил свои силы.
В конце минувшего лета с ним случилось новое происшествие. Однажды преследуемый нами медведь залез в небольшую промоину. Уйти ему было некуда, а мы, чтобы потом не вытаскивать из воды тяжелую тушу, старались выманить его на лед и отгоняли окружавших зверя собак. Но медведь предпочитал оставаться в воде, скалил клыки, рявкал и точно от мух отмахивался лапой от особенно назойливых преследователей. Вдруг подлетел Ошкуй, почему-то отставший от своры. Не замедляя бега, он обвел взглядом поле сражения, как бы говоря остальным собакам: «Эх вы! Не умеете расправиться с каким-то медведем! Посмотрите, как это делается!» И, сделав прыжок, вцепился зубами в горло могучего зверя.
В следующее мгновение медведь взмахнул лапой. Ошкуй описал в воздухе крутую дугу и без движения распластался на льду.
Поврежденный череп и вывихнутая нижняя челюсть были расплатой за отважный, но безрассудный подвиг. Казалось, что судьба нашего Ошкуя решена. Но в нем еще теплилась жизнь. Нам удалось вправить ему челюсть и полуживого, с забинтованной головой отнести на базу.
Положение пса было очень тяжелым. Мы кормили его с ложечки. Благодаря нашим заботам он поправился. Ничто не могло сломить у Ошкуя воли к жизни и преданности человеку. Он остался работящей, понятливой, ласковой и по-прежнему безмерно отважной собакой.
Но пережитые увечья давали себя знать. Ошкуй не мог открывать рот и высовывать язык; он не только не мог разгрызть кусок мерзлого мяса, но даже схватить его зубами. Пищей его теперь стала болтушка из пеммикана или мелко нарезанные кусочки талого мяса.
Ошкуй, как и раньше, работает в моей упряжке и единственный из всей своры пользуется правом всегда оставаться на свободе в лагере, При кормежке собак он обычно смирно сидит в сторонке. Но стоит мне скрыться в палатке и разжечь примус, как он сквозь парусину принимается тыкаться носом в мою спину, напоминая о себе. Достаточно сказать: «Подожди, Ошкуй! Сейчас ты получишь свой ужин!» — и пес успокаивается. Он подолгу, точно через соломинку, сосет из банки жидкую пеммикановую кашицу. Но больше всего пес бывает доволен, когда я нарезаю ему сантиметровые кусочки свежего мяса, которые он может глотать не разжевывая. Тогда он выразительно смотрит мне в глаза, прыгает, трется о мои ноги и всячески старается показать свою благодарность.
Наевшись, Ошкуй устраивается на ночлег поближе к входу в палатку. Спит он чутко, и если появляется медведь, первым извещает нас о приближении зверя своим странным лаем, напоминающим отрывистое мычание, и стремительно бросается в атаку.
Вероятно, он жалеет лишь об одном — о невозможности участвовать в драках. Когда начинается всеобщая свалка, Ошкуй только бегает вокруг дерущихся и мычит, а когда особенно огорчается вынужденным положением болельщика, то садится в сторонке и, подняв голову, жалобно воет, словно жалуется самому небу на свою участь, лишившую его возможности принимать участие в излюбленном спорте. Главный зачинщик большинства драк, как и раньше, неисправимый Бандит. Но теперь у него появился достойный преемник из семейства «марсиан» — семимесячный пес, неутомимый задира и драчун Петух. Это стройная красивая белая собака. Только под левым глазом у Петуха большое черное пятно. Журавлев говорит, что пес получил этот «фонарь» в первой драке, затеянной им еще в утробе матери. Сильный и отважный, Петух, должно быть, считает потерянным в своей жизни всякий день, обошедшийся без потасовки. Нередко он ухитряется затеять свалку даже на ходу в упряжке. Его хозяин Урванцев в таких случаях, усмирив бойцов, долго и терпеливо распутывает клубок из десяти собак, крепко стянутый перепутавшимися шлейками и постромками; но он довольно благодушно относится к зачинщику драк, прощая ему проказы за отличную работу.
Вместе с Ошкуем и Бандитом идут в упряжке уже знакомые нам коренастый, немного кривоногий Штурман, колымчанин Юлай, рыжий Лис, всегда ощетинившаяся, но на удивление беззлобная Гиена, заслуженный медвежатник Тяглый и другие, менее приметные в нашей стае, но в большинстве своем трудолюбивые ветераны наших походов. Все они после страшного путешествия в распутицу восстановили свои силы и по-прежнему беззаветно трудятся.
Лишь несколько псов стали инвалидами. Они остались на базе. На смену им заступило молодое поколение североземельцев — семейство наших «марсиан». Все они стали прекрасными работниками и трудятся со всем пылом юности. Быстрый, сообразительный и сильный Тускуб идет моим передовиком рядом с отяжелевшим для этой роли белоглазым Юлаем; бок о бок работают Гор и Лось. Ихошка старательно тянет лямку и, по-видимому, тоскует по своей сестре Аэлите, оставшейся на базе в ожидании своего первого потомства; чудесным работником стал когда-то маленький забавник и лакомка Перевернись. Беда только в том, что он никак не может избавиться от условного рефлекса, связанного с его кличкой. Его совершенно нельзя называть по имени во время работы. Стоит лишь неосторожно крикнуть «Перевернись!», как пес кубарем летит через голову, путает свою лямку, останавливает всю упряжку и потом, помахивая пушистым хвостом, ждет, по его мнению, заслуженного вознаграждения.
