Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)
Глава 2. В ЛАЗАРЕТЕ И АМБУЛАТОРИИ
Итак, я начал работать санитаром в лазарете в отделении гнойной хирургии. Всего в лазарете было пять отделений: два хирургических (чистое и гнойное), туберкулезное, инфекционное, терапевтическое, рентгеновский кабинет и клиническая лаборатория. Чистое хирургическое и туберкулезное отделения располагались на территории 3-го лагпункта, но когда к лагерю отошел барак, занимаемый нашими охранниками, в него перевели эти отделения, и лазарет стал компактнее, превратившись в изолированный городок из трех бараков. В период воздвижения стен и его обнесли стеной. Коек в лазарете было 150-200.
Начальницей лагеря была малосимпатичная Дубинская (она упоминается в «Одном дне Ивана Денисовича»). Каждым отделением заведовала вольная женщина-врач. Но кроме них, были заключенные заведующие и просто лечащие врачи, а также медбратья, фельдшера, санитары и старший санитар, или завхоз, и два его помощника. Начну с завхоза. В момент моего появления в лазарете им был некто Карпенко, кончавший к тому времени срок. По повадкам и ухваткам это был очень важный и солидный человек. Роль, которую он играл, можно сравнить с ролью директора больницы. Был он хороший организатор, умный, очень ловкий и по всем статьям на своем месте. Был он, по-видимому, и центром стукачества в лазарете. Во всяком случае, оба его помощника настолько явно следили и шпионили, что тут двух мнений быть не могло.
Врачей было несколько. Терапевт Петр Иванович Зотов, родом из Клина, старый работник здравоохранения, постоянно вспоминавший, как он когда-то работал под началом самого министра Смирнова. После месяца моей работы санитаром гнойного отделения Зотов перетащил меня в фельдшера. Вторым терапевтом был латыш Дзиркалис, хромой, худощавый, молчаливый человек, хорошо знавший свое дело. Туберкулезным отделением заведовал западный украинец Заричный, красивый, чернобровый молодой человек, самовлюбленный, ведший себя среди соплеменников как некий патриций. Был он по совместительству еще и рентгенологом и, как упорно говорили, еще и главой бандеровцев лагеря, по приговору — каторжанин. Поговаривали, что у него роман с начальницей лазарета. Вскоре Заричного сменил другой западный украинец (правда, походивший больше на типичного поляка) доктор Малиновский, пожилой толстяк, разговорчивый и веселый.
Хирургов было двое: москвич Николай Павлович Маслов, малосрочник, получивший пять лет за то, что в 20-х годах участвовал в комсомольских собраниях не той платформы. Был он кругл, лыс, умел гладко говорить. Другой хирург — испанец Фустер (его в то время Маслов сменял) — фигура колоритная. Еще сравнительно молодой, черный, худой, красивый по-испански, из тех испанцев, которые появились у нас в стране после поражения республиканцев армией Франко. Попал Фустер в лагерь по следующему делу. В 1947 году в газетах появилось сообщение, как одного гражданина, попытавшегося бежать за границу, вытащили из ящика в самолете, где он начал задыхаться и молить о помощи. Это был знакомый Фустера. Произошло это так. Компания молодых испанцев, которых не удовлетворяла наша жизнь, близко сошлась с сотрудниками, кажется, аргентинского посольства. Много времени проводили там. Пили, гуляли, были посредниками в продаже всякого барахла, которое привозили аргентинцы. Один из этой компании решился бежать (возможно, это был пробный шар). Аргентинцы запаковали его в ящик под видом вещей. Соответствующие органы заподозрили неладное и распорядились поставить в самолете ящик на «попа». Беглец оказался вверх ногами и долго там не продержался — стало невмоготу. Его вытащили, тут же допросили и сразу же прибыли арестовывать всю компанию, которая гуляла на какой-то квартире. В компании находился и Фустер. Он получил срок как соучастник.
Лагерная жизнь Фустера была бурной. Дон Жуан и волокита, у женщин он пользовался громадным успехом. Он то оперировал, то сидел в БУРе. В соседнем лаготделении в Кенгире в операционной женской зоны с ним всегда находился надзиратель.
Инфекционным отделением ведал доктор Романов, пожилой и малопримечательный человек. В разговоре с ним выяснилось, что в томских лагерях он был вместе с братом Гришей. В этом лагере Гришу знали многие: и тот же завхоз Карпенко, и фельдшер Далецкий, и упоминавшийся кладовщик Арнольд.
Теперь о другом враче. Гнойным отделением заведовал молодой, молчаливый латыш Арвид Петрович Акцинтш. Держался он несколько отчужденно, и сошлись мы ближе много позже в режимной бригаде, куда он и я попали в разное время и по разным поводам. Там он говорил мне, что мое появление в лазарете было им воспринято тяжело: «Как, неужели и этот из русской аристократии — стукач?», — спрашивал он себя. Такова лагерная психология, воспитанная лагерными нормами: всякое продвижение вверх по иерархической лестнице наводило на мысль, что это не просто повышение, а плата за тайные услуги.
Акцинтш был тихий, задумчивый человек. В режимную бригаду он попал из строительной бригады, куда его списали позже за какую-то неугодность лазаретному начальству. В строительной бригаде он начал готовиться к побегу, но его продали, и в результате — режимная бригада. Там его жизнь трагически оборвалась. Одно время режимную бригаду водили на шахту под землю. В тот роковой день, когда кончилась смена, их стали поднимать по четыре человека в клети вверх. Клеть, в которой поднимался Акцинтш, уже почти на самом верху стала замедлять ход, потом остановилась и начала медленно, потом все быстрее падать вниз. Один из них пытался выскочить, но не рассчитал скорость и был раздавлен. Трое оставались в клети, причем, один из них, чечен, все время прыгал. Он, единственный, остался в живых, хотя и калекой. Собригадники, ждавшие внизу подъема, рассказывали, что сначала услышали шум в стволе, потом промелькнула клеть, и раздался удар о дно ствола, а затем стал падать стальной канат, падать и выворачиваться в рудный двор, раскручиваясь кольцами, и наступать на людей. Все бросились врассыпную. А когда канат улегся, стали слышны стоны людей. Все еще были живы. Наконец появился конвой и носилки. Пострадавших долго перетаскивали в другую шахту, так как подъем был здесь невозможен. В одном месте носилки бросили — началась отпалка — взрывание руды. Так, с огромными задержками их доставили в лазарет, где на другой день двое скончались.
Авария получилась от того, что канат, на котором поднимали клеть, был плохо укреплен на барабане. В какой-то момент крепление перестало держать, и клеть своей тяжестью стала канат разматывать. Если б канат просто оборвался, то сработали бы «парашюты» и остановили клеть. Был составлен акт, и на этом дело кончилось. Акцинтша было страшно жалко. Это был очень хороший, благородный и чистый человек. Встречаешь таких не часто.
