Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4
Все было устроено, как я и распорядился. Мы вошли, я быстро снял маску, но М. М. наслаждалась, прогуливаясь медленно по всем закоулкам превосходного убежища, которым осталась довольна, очарована, созерцая все прелести своего отражения в зеркалах, в профиль и в фас, и я с восхищением любовался ею в ее наряде, думая, каков должен быть любовник, овладевающий ею. Она была поражена увиденной роскошью и тем, как, оставаясь неподвижной, она отражалась с сотни разных точек зрения. Ее многочисленные портреты, даваемые зеркалами при ярком свете свечей, расположенных кругом, давали ей новое зрелище, заставляя любоваться самой собой. Сев на табурет, я внимательно изучал элегантность ее убранства. Одежда из гладкого велюра розового цвета, обшитая по краям золотыми блестками, соответствующая куртка, искусно обшитая самым богатым образом, штаны из черного сатина, кружева с ручной вышивкой, бриллиантовые серьги, дорогой солитер на ее маленьком пальце и на другой руке кольцо, сверкавшее выпуклым кристаллом на фоне белой тафты. Темная блондинка, она своей тонкой красотой достойна была кисти лучшего художника. Чтобы мне было лучше видно, она встала передо мной. Я обследовал ее карманы и нашел там табакерку, бонбоньерку, флакон, упаковку зубочисток, лорнет и носовые платки, источавшие приятный аромат. Я обратил внимание на богатство и работу ее двух пар часов и печаток, подвешенных на цепочках, покрытых мелкими алмазами. Я обследовал ее боковые карманы и обнаружил пистолеты с кремнем на пружине, самой тонкой английской работы.
— Все, что я вижу, — сказал я ей, — не твое, но позволяет моей удивленной душе воздать честь обожающему тебя созданию, которое желает тебя заверить, что ты действительно его возлюбленная.
— Это то, что он мне сказал, когда я попросила проводить меня в Венецию и оставить там, заверив меня, что он желает, чтобы я там развлеклась, и что я могла бы каждый раз убеждаться, даже более, чем теперь, что он ставит себе в заслугу сделать меня счастливой.
— Это невероятно, дорогая. Такой любовник — явление уникальное, и я не устану воздавать ему хвалы за то счастье, которым удостоился.
— Позволь, я пройду сниму маскарад в одиночестве.
Четверть часа спустя она предстала передо мной, причесанная по мужски, со своими прекрасными волосами без пудры, свисающими локонами до низа щек, подвязанными сзади черной лентой, из-под которой свободно свисал хвост до самых бедер. М. М. как женщина напоминала Генриетту, а как мужчина — офицера гвардии по имени Л’Эторьер, которого я знал в Париже, или, скорее, того Антиноя, статуи которого можно видеть, если французское одеяние может допустить такую иллюзию. Я был поражен этим очарованием до такой степени, что думал, что мне станет плохо. Я бросился на софу, чтобы прийти в себя.
— Я потерял, сказал я, всякое доверие; ты никогда не будешь моей; в эту ночь какое-нибудь фатальное стечение обстоятельств оторвет тебя от моих желаний; случится, наверно, чудо, и твой божественный супруг позавидует смертному; Я чувствую себя уничтоженным. В четверть часа меня не станет.
— Ты с ума сошел? Я теперь твоя, если ты этого хочешь. Хотя я и не ела, я не хочу ужинать. Пойдем ляжем.
Ей было холодно. Мы сели у огня. Она сказала, что на ней нет жилета. Я расстегнул бриллиантовое сердечко, державшее ее закрытый воротник, и мои руки ощутили, прежде чем увидели глаза, что только рубашка скрывает два источника жизни, украшающих ее грудь. Я загорелся, но ей достаточно было одного поцелуя, и двух слов, чтобы меня успокоить: «После еды».
Я позвонил, и, видя ее тревогу, показал ей окно для передачи кушаний.
— Никто тебя не увидит, — сказал я ей, — ты расскажешь об этом своему любовнику, который, может быть, пренебрегает этим секретом.
— Он не пренебрегает; но он будет восхищен твоим вниманием и скажет, что ты не новичок в искусстве удовольствий, и что очевидно, что я не единственная, кто пользуется с тобой радостями этого домика.
— И он ошибется; я спал и ел здесь только один, и я ненавижу ложь. Ты не единственная моя страсть, мой божественный друг, но ты будешь последняя.
— Я счастлива, мой друг, что ты постоянен. Мой любовник тоже таков, он добр, он нежен, но он оставляет мое сердце пустым.
— Его сердце должно быть таким же, потому что если его любовь того же закала, что и моя, он не позволил бы тебе такой выходки, как эта. Он бы не смог ее перенести.
— Он любит меня, как я тебя. Ты веришь, что я люблю тебя?
— Я должен этому верить; но ты не будешь страдать…
— Перестань, потому что я чувствую, что, если ты мне ничего не спускаешь, я тебе прощаю все. Радость, которую я ощущаю сейчас в душе, проистекает от того, что я уверена: в тебе, как и во мне, нет иного желания, кроме как провести вместе эту прекрасную ночь. Это будет первая такая ночь в моей жизни.
— Ты не проводила таких ночей со своим достойным любовником?
— Да; но те ночи были одушевлены только дружбой, узнаванием и взаимным удовольствием. Любовь — это главное. Несмотря на это, мой любовник напоминает тебя. У него живой возвышенный ум, наподобие твоего, и он так же внимателен по отношению к себе и своему лицу, но внешне он совершенно на тебя не похож. Я также считаю, что он более богат, чем ты, хотя по этому казену можно решить обратное. Но не думай, что я отдаю ему преимущество по сравнению с тобой из-за того, что ты признаешь себя неспособным на героическое потворство моим отлучкам, потому что, наоборот, я знаю, что ты любил бы меня меньше, чем теперь, если бы допускал для меня такие же вольности в моих фантазиях, как и он.
— Будет ли он любопытствовать о подробностях этой ночи?
— Он полагает, что доставит мне удовольствие, спрашивая меня о новостях, и я скажу ему все, за исключением некоторых подробностей, которые могли бы его унизить.
После ужина, который она нашла тонким и изысканным, например, устриц и мороженое, она сделала пунш и, в своем любовном нетерпении, выпив несколько стаканов, я просил ее подумать над тем, что у нас остается только семь часов, и что мы совершим большую ошибку, не проведя их в кровати. Мы прошли в альков, освещенный двенадцатью сияющими светильниками, а оттуда в туалетную комнату, где, показав ей прекрасный кружевной чепчик, я попросил ее принять женский облик. Найдя его прелестным, она сказала мне идти раздеться в комнате, пообещав, что позовет, когда ляжет.
Это заняло только две минуты. Я бросился в ее горячие руки, сгорая от любви и давая ей самые живые тому доказательства в течение следующих семи часов, что прерывалось каждые четверть часа самыми трогательными восклицаниями. Она не показала мне ничего нового в области техники, но лишь в бесконечной новизне вздохов, экстазов, движений, естественных чувств, что проявляются лишь в такие моменты. Каждое сделанное открытие ввергало мне душу снова в любовный экстаз, который придавал мне новые силы, чтобы засвидетельствовать мою признательность. Она была удивлена, обнаружив, что способна воспринимать такое удовольствие, познав множество вещей, которые считала сказочными. Я проделывал с ней то, чего она не считала возможным от меня требовать, и я внушил ей, что всякая стеснительность портит самое большое из удовольствий. При звонке будильника она устремила глаза к небесам, как идолопоклонница, чтобы вознести хвалы матери и сыну за то, что так хорошо вознаграждена за свои усилия, когда изъяснила мне свою страсть.
