Григорий Коновалов - Как женились Чекмаревы
Гоникин завел свой мотоцикл, выхлопная труба сдула пыль до жесткого суглинка, мотоцикл трещал и стрелял.
- Садись, Катя, поедем! - звал Гопикип, лицо его исказилось от напряжения.
- Да куда же вы, Павел Павлович? Надо погодить!
- За теми еду я, кому положено заниматься шпионами... и их укрывателями. - Гоникин надвинул фуражку на брови, ловко кренясь на повороте, врезался по проселку в ДОС.
"И зачем он этой дорогой? - беспокойно подумала Катя. - Наверно, Чекмарев так велел... О, батюшки, он же не велел ему греметь мотоциклом".
Из лесного оврага в перебивку мотоциклетному треску грохнули два выстрела. Потом еще разной силы выстрелы - очевидно, ружейные. Над лесом закружил коршун.
Катя металась то к дому лесника, то к лесу, то к одной кучке женщин, то к другой, не зная, что ей делать.
- Чего потеряла, девка? - снросила работница, насыпая в тачку сланец.
- А чего мне терять?
- Али уже потеряна?
- Да стреляют что-то в лесу.
- Хаоитон каждый день нукает из ружья. Или новобранцы набивают руку.
- Да ведь наши в лес пошли, - сказала Катя, досадуя на несообразительность женщины. - Вот слышите, опять палят.
- Чего же не побежала за ними, коли стрелять любишь... али глазами только?
Работницы лишь на минуту поднимали головы, когда слышалась стрельба, потом снова насыпали сланец в тачки, везли к топке. Дежуривший у котлов старичок выглянул на солнце, раскурил трубку и опять скрылся в здании электростанции.
Катя вбежала следом за ним. Но он, как мышь, пропал где-то среди котлов и труб. Она отдышалась и вышла на волю.
По широкому двору меж бараков, огибая кутя сланца, шли два пленных парашютиста под конвоем женщин, вооруженных кирками и лопатами-шахтерками. Руки пленных были связаны за спиной. Истопница Поля дулом мелкокалиберной винтовки толкала пленных в лопатки. Один из них хромал на левую подвывихпутую ногу, без ботинка, в одном носке.
- Гляди-ка, сколько карманов на куртках и брюках!
И все на "молниях", - говорили женщины.
- Много денег надо для такого искарма пен него одеяния.
- Эх, дураки молодые, о чем думали, прыгали когда?
Сидели бы дома.
- Поговори с ними, как раз поймут тебя. Мол, пролетариат всех стран, соединяйся против Гитлера.
- Они все понимают, - загадочно сказала Поля, в упор глядя в глаза Кати. - Все понимают на свой манер.
- А снаружи-то мужики и мужики, только форма чужая.
- Попадись этим мужикам, живо оторвут голову, как куренку.
Пленных замкнули в каменной кладовке с редко зарешеченным железными прутьями окном. Поля оторвала рукав от своего старого ватника, протолкнула в окно.
- Ногу перевяжи, захватчик разнесчастный. Ты нам нужен здоровый.
Чекмарев и Рябинип вели под руки Корнея Сиротина.
Ноги его подкашивались, чертили носками по земле. Он опустился на колени, и его начало рвать кровью.
Увидав мужа, Федора сунула в руки Кати лопату. На побелевшем лице ее все застыло.
- В холодок, под клен... на вольный дух, - говорила она тихо.
- Давай рушники, - сказал Афанасий.
Федора сняла с себя кофту, обнажив тугую белизну плеч и груди. Она сидела перед Корпеем, вытирала косынкой сочившуюся по углам его рта кровь.
- Коршоша... живи, родной... сынок у нас...
Корней попросил хололной волы. Но когда принесли ключевой воды, он уже ничего не понимал. Жена окропила лицо его. Он что-то хотел сказать, но изо рта запузырилось красно, и Корней, перевалив голову на ватнике, тяжело вгддохпул.
Федора накрыла рушником его успокоившиеся лицо.
Мужчины сняли кепки, женщины склонили головы, некоторые перекрестились.
Катя робко коснулась руки Афанасия:
- Павел... где?
Не поднимая головы, Афанасий сказал:
- Помоги Харитону довести Гоникина...
- Жив?!
- Свалился вместе с мотоциклом, руку, кажется, вывихнул.
Катя заплакала.
- Балда он, - сказал Афанасий, - не затрещал бы своим мотоциклом, Сиротин был бы жив.
9
После полета над поселком неприятельских самолетов Игнат Чекмарев притих и призадумался: в таинственноновом и важном значении предстали пред ним Волга с вогнутым крутым берегом, оврагами и холмами и сам поселок, и он дивился своей прежней недогадливости о том, что судьба отметила эту землю тайным знаком исторической избранности.
Углубляя память, припоминал гражданскую войну, и получалось так, что едва ли не самые тяжкие и блистательные сражения были на этой земле. Местный краевед высветлил вековую даль до времен битв со степью. Каждый подвыпивший пожилой житель Одолени считал себя бойцом знаменитого, времен гражданской войны Чугуева, а так как несколько дней тек по оврагу спирт из покалеченных бомбой баков, то чугуевцев набиралось поболее дивизии.
Слова "стратегический узел" пустил в обиход Игнат, возвращавшийся на рассвете из ночной смены и увидевший солдат по всей песчаной косе.
Закинув за плечи винтовку, подошел к майору, доложился по всей форме бойца истребительного батальона и, как бы мимоходом, намекнул, что довелось ему еще в гражданскую войну защищать Волгу.
Молодой круглолицый майор с родственной простотой и задушевностью военного времени назвался Хмелевым Федором. Закурил махорку из кисета Игната.
- Да как же мне не знать Волги? Нас, чай, с рождения купают волжской водицей, - охотно отвечал Игнат на вопросы майора. - А умрешь, тоже опять же обмоют из Волги. Нас и хоропят во-о-он где, на взгорке - оттуда далеко видать ее... А ты, извиняюсь, не волжаипп? Веспушки нашенские - промытый песок на быстрине.
- С Урала я, с Белой реки.
- Да и Белая в Волгу течет.
И хотя военные сами были сметливы в разгрузке своего имущества с баржи, Игнат почтительно подавал советы или одобрительно поддакивал. Может, и невелика была польза от его подсказок, но зато сам оп, любуясь расторопностью и сноровистостью солдат, становился веселее, увереннее и вроде даже сильнее. И совсем возрадовался, заманив Хмелева в свой дом на уху. И хоть майор съел всего лишь одну тарелку и небольшой кусок судака, все же приятно было Игнату и Варе, что почтил их дом, хлеб-соль.
Чаю с шиповником выпил несколько стаканов, потел, блестя приветливо округлыми глазами.
- Мало ел, дорогой полководец. А вот от воблы не смей отказываться, сказал Игнат, нахваливая Хмелеву связку воблы. - Солененькая самый раз в походе.
Была вобла жирная, со спины яптарпо просвечивалась, и майор ваял ее.
Сумерками полк ушел степью на запад, и жители поселка, провожавшие солдат, поя их кто молоком, кто квасом, одаривая вяленой рыбой, стали бойчее, увереннее.
Сады и лес, песчаный берег, по которому проползала крестатая тень неприятельских самолетов, ожили голосами детей и женщин.
