Зинаида Чалая - Анатолий Серов
В классах говорили о добыче руды. А здесь Толя видел, как эта темная руда превращалась в раскаленную добела огненную реку. В мартеновском цехе для него самым волнующим моментом был выпуск стали. Внезапно, но минута в минуту, когда наступал срок, пробивалось отверстие в печи, весь цех озарялся огненным светом, жидкая, сверкающая лава лилась в изложницы, выбрасывая тысячи искр. Лица людей казались пламенно-красными, их фигуры чернели на фоне мартена. Все вокруг становилось в глазах подростка особенно значительным, тут совершалось таинственное дело - превращение огня и чугуна во что-то новое, сильное, нужное всем людям.
Толя желал овладеть мастерством сталевара, желал вместе с другими молодыми уральцами делать новое, чудесное, удивительное дело преобразования жизни. И вместе с отцом. Константин Терентьевич словно помолодел. Округ, которому он отдал всю свою молодость, жил заново, "по-комсомольски", и это увлекало всех - и пожилых людей, и зеленую молодежь.
- Молодеет наш "седой Урал", - смеясь, говорил отец.
Толя гордился тем, что отец говорит с ним, как с равным. Но, как ни был увлечен учебой в ФЗУ, едва выпал снег и от города к рудникам пролегли гладкие снежные дороги - зимники, интересы Анатолия заметно раздвоились. Каждый вечер он забирал лыжи и мчался по зимнику. Всякий раз прибавлял себе по одному, по два километра, пока не стал добираться до Ауэрбаховского рудника - за тридцать километров от Надеждинска. Этот маршрут он установил для себя обязательным - шестьдесят километров в два конца.
С товарищами по фабзавучу он, как всегда по своей общительности, быстро сдружился. Часто по вечерам он ходил с целой ватагой, затевал песни и озорные забавы, игру в снежки, борьбу, когда противники валились в сугробы под общий хохот. Случались и ссоры с дракой. Ему стало не хватать времени для сна, он приходил в ФЗУ вялый, сонливый, а раз как-то улегся в пустой камере, газогенераторной коробке, а приятели прикрыли его дровами. Он уснул, а когда проснулся, увидел стоящего возле него инструктора. Сухоруков только сказал:
- Вылезай, брат.
Толя выскочил из камеры и молча стоял перед старшим товарищем. Потом, не выдержав тяжелого молчания, произнес:
- Прости, Никола, это последний раз.
- Значит, не первый?
- Нет, честно, это первый раз! Ну, прямо с ног свалило.
- По вечерам гулянки, а отсыпаешься на работе! И еще собираешься вступать в комсомол! Как же тебя рекомендовать?
Толя взглянул на него:
- Не поручишься?
- Подумаю. Как будешь учиться. Пусть лучший сталевар скажет о тебе доброе слово.
- Кто это?
- Знаешь сам. Я говорю об Иване Алексеевиче.
Иван Алексеевич был старшим сталеваром печи № 9.
Его уважали не меньше, чем мастера. Старые мастера советовались с ним.
В мартеновском цехе он двигался неторопливо, но все вокруг него делалось быстро и четко. Его бригада отличалась слаженностью в работе. Славился он в особенности умением "на глазок" определять степень готовности плавки. Для определения обыкновенно бралась проба: расплавленная сталь заливалась в металлическую форму, остуживалась, потом ее вынимали и разбивали болоткой: содержание углерода определялось по строению зерен металла, а степень нагрева - по плотности металла и скорости охлаждения. Анализ производился в лаборатории. Но раньше он делался лучшими мастерами "на глазок". Кроме опыта, здесь требовался и талант, способность дать быстрый и правильный ответ. Ошибка приводила к убыткам и потерям на производстве.
Не было случая, чтобы Кучин ошибся при определении пробы. Он сердился, когда, несмотря на его оценку, пробу все-таки несли в лабораторию, и торжествовал, когда его приговор подтверждался. Из-под темных, задранных кверху очков гордо сияли его глаза.
На втором году обучения Толя проводил большую часть времени на практике, в цехе. Ученики практиковали на семи печах - по два на печь. Сначала работали третьими подручными, потом вторыми. Каждая печь обслуживалась старшим печи, первым подручным, двумя вторыми и двумя третьими. К концу обучения ученик мог работать первым подручным.
Толя привязался к Ивану Алексеевичу. Вместе с ним он заранее приходил в цех, чтобы подготовиться принять плавку у смены, заметить: чего не хватает, сделать запас магнезита и другого материала. Кучин, со своей стороны, полюбил "доброго паренька". Однажды спросил:
- Что, трудно учиться, брат?
- Нет, Иван Алексеевич. Не трудно. Даже интересно.
- А вот мне нелегко доставалось учение. И ведь не дурак был, и скоро мог бы стать настоящим мастером. Да ведь не учение было, а мучение. Гоняли за полштофом да за куревом, подгоняли затрещинами да еще с издевочкой. Принеси мне, мол, деру.
- Деру?
- Не знаешь? Ну, и я не знал еще. Приходишь к другому мастеру, к кому послали: "Дядя, дайте деру". Он и надерет тебе вихры и уши всласть, а другие посмеиваются, заступиться не решаются, боятся мастеров. После такого учения вернешься, бывало, домой, забьешься в свою конуру... Ляжешь на нару, с которой только что поднялся человек с другой смены. Голова трещит, все тело так и ломит, слезы сами льются - маленький ведь еще был. А за дер еще велели благодарить: спасибо, дяденька.
- Я бы им дал деру!
В разговоре с секретарем комсомольской ячейки Толя рассказал о "дере". От Свиридова он знал, что еще недавно один мастер попробовал измываться над мальчишкой-учеником, а им был как раз он, Коля Свиридов. Тот дал сдачи. Мастер стал гнать его из цеха. Коля напомнил ему о советских законах. Мастер сказал, извиняйся, мол, перед старшим. Свиридов ему: "Я извинюсь, только и вы извинитесь тоже". Мастер подумал и извинился. Потом уже сам повел борьбу против старых повадок.
Временами Толю охватывало беспокойство, что он мало знает, отстает от других, а время не ждет! Набрасывался на учебники, в цехе так и ходил за Кучиным, задавая ему вопрос за вопросом. Свой цех он полюбил, гордился им. Самым увлекательным делом было для него следить через синее стеклышко, как в громадной чаше мартена бурлит белый, как снег, расплавленный металл.
- Здорово!
Иван Алексеевич замечал и стремление подростка сделать все правильно, и его азарт. Например, при завалке требовались и сила, и точный глазомер. Толя кидал чушки в печь так, что они падали как раз на середину пода или к задней стенке. У него чушки никогда не срывались на порог и не разрушали его, как случалось у неловких подручных. Сталевары говорили:
- Чертенок, играет чушками, как битками в городки.
- Я думал - толстый, неповоротливый, а он гляди-ка - силач!
- Этот будет сталеваром, - одобрительно шептал про себя Иван Алексеевич.
Большая сноровка нужна была и при ручной заправке мартена. Печь заправляется тотчас после выпуска металла. Первый подручный со стороны разливочной канавы прикрывает отверстие металлической трамбовкой полутораметровым стержнем с круглой пластинкой на конце. В этот момент другие подручные посыпают огнеупорным порошком (магнезитом) размытые металлом, подгоревшие места подины печи, бросая магнезит лопатами с завалочной площадки на определенном расстоянии от раскаленной мартеновской печи.
