М. Загребельный - Эдуард Лимонов
Однажды в порту подошел к судну под красным флагом с серпом и молотом. Разговорился с капитаном. Мореплаватель к нему сначала обратился по-английски. Перед ним стоял манхэттенский лохматый бродяга, одно стекло очков расколото, плащ цвета асфальта в мазутных пятнах, растоптанные вроде ван-гоговских башмаки. А оказался соотечественником. Удивился, что у американца нет денег на одежду. Русский украинец Эдик Лимонов захотел нагрубить. Капитана бы в его шкуру. В отель, на его десятый этаж, конуру номер 1026 с лозунгом Бакунина «Разрушение есть созидание» на плакате над койкой, за которую платит 160 из 278 долларов месячного пособия. В рутину оббивания порогов издателей, которые отказывают ему в праве обличать рожу их общества в зеркале прозы.
С января 1979 по май 1980 года Лимонов трудится управляющим, дворецким, хаузкипером в нью-йоркском особняке Питера Спрэга. Владелец несметных активов и сокровищ, внук строителя городского сабвея исповедывал веру в то, что деньги есть не что иное, как раскрашенные бумажки. И например, сгоревший под окном «Астон-Мартин» – не повод расстраиваться.
За пять лет Лимонов собрал полную информацию о западном строе, он общался с людьми всех слоев общества, от низших до высших. «Только тот, – писал он, – кто вынужден был лично испытать на себе все проблемы жизни простого труженика на Западе: искать работу, квартиру, быть без работы – имеет право сказать, что знает жизнь чужой страны. Чужого строя».
На Западе, уже в США, Эдуард Лимонов усвоил, что одномерность вознаграждают, лояльность поощряют, а о порядочности желательно позабыть. Он познал цену тамошней свободе выражать собственную точку зрения. Пишет статью «Жить не по лжи»: «Мне сказали, что в Калифорнии некий бывший крупный работник марксистского института пишет книгу о левых художниках и их выставках. О самиздате рассуждают люди, которые его в глаза не видели. Повторяю, да, советская власть плоха, но еще страшнее вывезенный оттуда советизм внутри человека. И это именно он заставляет безобидного обывателя, попавшего на Запад, надуваться, корчить из себя борца. Сценаристы, песенники, фельетонисты, фотографы, переводчики строчат, забывая о том, что стыдно после драки (в которой, кстати говоря, не участвовали) размахивать кулаками. Стыдно!
И опять о Союзе писателей. У некоторых авторов читаем: «Союз писателей – филиал КГБ». У других (их много больше): «Поэт был исключен из Союза писателей… Вы исключили Солженицына, а теперь…»
Вовсю курится фимиам тем, кто осознал свои ошибки, но недостало фимиаму на тех, кто ошибок не совершал, всегда знал, что такое советская власть, и к ней на литературную, самую нехорошую службу не шел. Достанет ли когда фимиаму на святого, патриарха 3-й литературы, поэта, художника, учителя жизни, мудреца, прожившего всю жизнь с простыми людьми в бараке (там он живет и сейчас) Е. Л. Кропивницкого? Заслонили его громко кричащие. Так быть не должно. Так нельзя.
А по относительной моей молодости, признаюсь, хочется мне порою крикнуть некоторым, дабы остудить их пыл: “А чем вы занимались до такого-то года?”».
Потом он публикует статью «Разочарование». Непризнанный официозом в Москве изгнанник оказался теперь востребован в СССР. В 1976 году приложение к «Известиям» еженедельник «Неделя» перепечатал «Разочарование». За «Неделю» в Штатах очутился на улице. Вот тебе и права человека.
Сапгир зарифмовал лимоновский анабазис: «А что Лимонов? Где Лимонов, как Лимонов? Лимонов партизанит где-то в Чили, Лимонова давно разоблачили. Лимонов – обладатель миллионов, Лимонов – президент «Юнайтед Фрут». Лимонова и даром не берут…»
Пишет ответ критикам «Разочарования» и озаглавливает его «Нетерпимость»: «Можно жить в СССР и не быть советским человеком. Я таких людей знал! А можно выехать в самую свободную страну мира и остаться пленным, скованным, несвободным».
После первого романа создал в 1977 году «Дневник неудачника, или Секретная тетрадь». Если поэму «Мы – национальный герой», как уже говорилось, называет «розово-конфетным» предвидением своего будущего, то в «Дневнике неудачника» содержатся озарения о грядущих испытаниях, войнах, на которых побывает военным корреспондентом. Он еще тогда пророчествовал о смуте в Восточной Европе, о руинах Советской империи. Он создает свой литературный стиль. Пусть иные «работают над книгами». Эдуард Лимонов не работает над книгами, а создает их, занимаясь множеством других дел. Ему смешны те, кто корпит над очередной страницей и пишет, словно разливает вареные ослиные мозги.
Париж. Москва. «Дисциплинарный санаторий». Шиздом. 1980–1991
В Париж Лимонов перелетел в восьмидесятом, в мае. По русскому обычаю присел на постель в комнате особняка на берегу Ист-Ривер, где оставлял должность управляющего, и с парой чемоданов в одном самолете с актрисой Настасьей Кински пересек Атлантику. Начинался долгий путь обратно на Восток с остановкой на четырнадцать лет в Париже. Он гордо пытается существовать на литературные доходы. На банковском счету остается несколько тысяч франков. За отапливаемую камином (хотя хозяйка запретила его разжигать) каморку-студию платит месячную аренду 1300 франков. Еще надо покупать ленту для пишущей машинки. Бумагу. На пропитание собирает выброшенные подгнившие овощи, на отопление – ненужные ящики. Стойкость духа поддерживает и питает опыт куда более голодной жизни в Москве и США. Воспоминания о Штатах мрачны. Понимает, что технократу они всех милее. Но как человек искусства видит бесспорное: «…аррогантную и жестокую нацию бывших бедняков, вампирами сосущих небо и землю. Оптимистично-скалозубые, они верят в прогресс, как германцы накануне войны, только нацисты не были ханжами».
– В мае 1976 года вместе с приятелями я устроил демонстрацию протеста против газеты «Нью-Йорк тайме», которая отказывалась нас печатать. Мы ходили с плакатами, послали письма многим иностранным и американским журналистам. Пригласили и советских журналистов. Но никто не пришел. И советские – ни гу-гу. Но я не озлобился. В 1980 году меня пригласили на Олимпийские игры поэзии. Они проходили в Лондоне. Из многих стран мира прилетели поэты. Я не представлял Советский Союз, но меня пригласили, поскольку ни Евтушенко, ни Вознесенского не пустили в Лондон, – рассказывает.
– Я прочел стихотворение о русской революции. Мы стояли на мемориальных плитах с урнами – с прахом английских поэтов, писателей. В присутствии архиепископа я образно представил публике русскую революцию в виде красивой молодой девушки. Там была строка: «Целую руку русской революции…» Газета «Санди миррор» на следующий день раздала премии, я получил бронзовую медаль. [Медаль с надписью «За наглость». – М. З.] Газеты писали, что, когда господин Лимонов целовал руку русской революции, не оказались ли его губы в крови. И снова я был удивлен таким обстоятельством: устроители поэтического шоу пригласили телевидение разных стран, и журналисты снимали концерт, но советское телевидение отказалось приехать.
