М. Загребельный - Эдуард Лимонов
В 1964 году крепко сбитый харьковский литейщик прощается с заводской проходной. Он хорошо зарабатывает. До 320 рублей в месяц. На то время – ох как неплохо. Особенно, если тебе двадцать один год. Он шесть костюмов себе сшил. Завсегдатай ресторанов, где шампанским и коньяком угощает девушек. Все бросает и идет в неведомый мир творчества. Через три года уезжает в неизвестную Москву. Без прописки, не имея ни кола ни двора. Семь лет скитается, поменял больше ста двадцати адресов. В 1973 году отказывается, несмотря на угрозу ареста и лагерей, от предложения КГБ сотрудничать. А ведь пойди писатель навстречу – имел бы все шансы благоденствовать. По щучьему велению обрести заветные корочки Союза писателей. (Что было трудноисполнимым и для самых талантливых: в СП принимали при условии опубликованных произведений, но попасть в издательские планы пусть и на конец следующей пятилетки было маловероятным без членства в СП.) Либо мог оставаться в неофициальном искусстве при неофициальном же покровительстве органов. Жил бы и припевал в тени развитого социализма. Ну а в постсоветском капиталистическом шиздоме трогательно повествовал нам о тяготах и лишениях художника при ненавистном режиме. Но в ответ на предложение продаться мастерит в 1974 году новую самиздатовскую книгу, поэму «Мы – национальный герой» и покидает Родину В США отвергает наотрез благодушный антисоветский мирок и даже попадает в поле зрение их СМЕРШа – ФБР. Во Франции становится всемирно известным писателем, европейским публицистом, которому свои страницы охотно предоставляют самые солидные периодические издания Европы. Бунтарь остается самим собой. Порывает с интеллектуалами от компартии за их угодничество перед горбачевской перестройкой. Потом исследованием-памфлетом «Дисциплинарный санаторий» оглашает приговор загнившему западному мещанину, «среднеевропейству». С 1989 года вступает на тропу войны с предрассудками советских людей, их малограмотностью и неискушенностью во всем, что касается Запада. В 1991–1993 годах документирует ужасы войн на Балканах, в Приднестровье и в Абхазии, летописец подбирает краски и верные ноты для отображения трагедии гибели послевоенного устройства Европы и миропорядка. С 1992 года находится на переднем крае политического фронта России, СНГ, фронта несогласных с тем, как обустроили одну шестую часть суши после 1991 года. Постоянно отвергает компромиссы. Партия. Газета. Заключение. Требование обвинения дать четырнадцать лет. А ведь мог превратиться в зажиточного деятеля, как Жириновский, или признанного властями философа, как Дугин. После 2003 года постоянно, и в 2006 и в 2008 годах призывает объединиться тех немногих, кто пусть даже теоретически способен стать в оппозицию к российским властям. Где-то замаячили Касьянов, Каспаров… Не сдюжили. И снова один в поле воин идет на площади, суды, под арест. Вечный революционер. Седой Ересиарх.
Баланс
Я не забыл своих юности дней
Маленьких дев и усталых коней
О Украина! О поле!
В тысячелетних предутренних снах
Ты говорила присутствует страх
Что ж! говори поневоле…
Я не забыл своих юности дней
Харьковски-скромных старых полей…
Однажды писатель читал научное исследование своего творчества: «…английского профессора российского происхождения. По-моему, Рогачевского. Он приводит мои письма и интервью разных лет и ловит на том, что когда-то я высказывал одни взгляды, а потом другие. То я называл себя русским писателем, то не называл себя русским писателем. Но ведь и то и другое верно. Ощущение, будто автор меня оспаривает. А что меня оспаривать? Ты исследователь, так что исследуй. Он рассуждает на тему, будут ли меня читать через сто лет. По его мнению, будут – потому что во мне воплотился комплекс неполноценности всего народа. О как! Думаю, народ с этим не согласится. Если у Лимонова есть комплекс неполноценности, при чем здесь народ?..
Все высказанное можно опровергнуть. Книга – это самая большая истина. В ней все абсолютно и неопровержимо, до запятой. Русская манера докапываться до последней правды ударяет иногда в психоанализ…»
14 декабря 2009 года на диспут на тему «Поэт и царь» в московский знаменитый «Фаланстер» приходит первым Эдуард Лимонов. Что только не пережили его владельцы за то, что привечают писателя. Магазин то поджигали, то искали, как царские филеры «Искру», газету «Лимонку»… Да кому только за самого «большевистского большевика» не доставалось. Даже журналу «GQ» пытались запретить печатать колумниста Эдуарда Лимонова.
– Тема не нова. Радищев и Екатерина, Булгаков и Сталин, Лимонов и Путин, – первым же берет слово в обмене мнениями. – Мы не выглядим банальными шутами. В марте я сделал заявление о намерении участвовать в выборах президента России в 2012 году. Сначала от собственной смелости «крыша поехала». Затем привел крышу в порядок. А почему, собственно, нет?
Однажды писатель вообразил себя в 2033 году. По-разному.
«Пустился во все тяжкие». Тропический остров. Океания. Бунгало. В безукоризненно белом костюме высокодостойный старик в кресле-качалке любуется восходом солнца в полшестого утра. Прелестная, как цветок лотоса, китаянка подносит поднос со стаканом виски. Настоящие ценители в виски добавляют не лед, а всего пару капель воды, размешивая их пальцем.
«Аскетизм и благородное нищенство». Бухара. Около шести утра. У мечети сидит нищий старец. Черный стеганный халат, зеленый тюрбан, подпоясан алым кушаком. А рядом тыняется английский путешественник. Гонит «одномерного человека» вон ореховым посохом.
«Погост». Скромный, как Гете во Франкфурте, памятник. На заре уже сотни почитателей вождя собрались, оставляют цветы, зажженные свечи. Бронзовая кисть блистает под лучами восходящего солнца, ее отполировали миллионы прикосновений. Если ее коснуться – придет удача. А женщинам – долгожданная беременность.
Слово Прилепину: «Не знаю, что останется от всех нас, а его имя на полных основаниях уже где-то там, где Плотины, Платоны, Плутархи, Петрарки, Данте, Монтени и прочие Ницше. А все несогласные с этим пусть идут себе…»
