Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Лицо добросовестно обрабатывали жидкой серой мазью. Детдомовец было полюбопытствовал, из чего она делается, но, услышав незнакомые слова — «ферменты» и «гормональная терапия», — махнул рукой: мол, ладно, вы свое дело знаете…
Однако через несколько дней лечения внимание к Рязанцеву стало ослабевать (оно, впрочем, и понятно: появились новые пациенты), хотя в перевязочную солдата вызывали регулярно. Сам Умелец теперь подолгу простаивал перед зеркалом, рассматривая ставший багрово-сизым струп, на ощупь остающийся твердым. Нет, зеркало отражением не радовало.
Дважды к детдомовцу наведывался следователь военной прокуратуры, дотошно расспрашивал о происшедшем. Даже задал идиотский, на взгляд рядового, вопрос: а не возводит ли Рязанцев напраслину на начальника, не опрокинул ли нечаянно на себя ядовитую техжидкость сам?
— Не-е… Что ж я — дурной, себе лицо травить? — яростно запротестовал солдат и даже головой несколько раз отрицательно мотнул. — Это товарищ майор. Бутылку с кислотой сам принес, а потом забыл. И вообще: упади бутылка — ну, руку бы обжег. Не-е… — И без всякого перехода сменил тему: — А товарищу майору что будет? Ведь он же это… как его… рукоприкладство, ага?
— Разберемся, — туманно пообещал следователь-капитан.
…Рядовой Рязанцев и не догадывался, что вокруг него плетется заговор…
* * *На двадцатый день явно незавершенного лечения, несмотря на протесты начальника кожного отделения, Умельца из госпиталя выписали — по личному распоряжению его начальника.
— Будешь долечиваться у нас в санчасти, а потом амбулаторно, — неохотно пояснил старший врач части, приехавший за рядовым.
— Это как? — не понял тот.
— В санчасть из роты ходить, — дополнил офицер. — Помолчал и еще добавил: — Ну, это потом, а пока еще в палате полежать придется…
Обширный химический ожог заживал плохо, гноился, мок. В санчасти вечно не оказывалось на месте дежурной сестры, а новую порцию мази забывали приготовить. К тому же вокруг лечебного учреждения кругами ходил старшина роты, вымаливая Умельца «ну хоть на часок», потому как «в подразделении сплошной завал», и диалоги старшего прапорщика и старшего врача учебного полка порой доходили до выражений, которым мог позавидовать даже майор Ишов.
Словом, прошло дней десять — и Рязанцев стал ощущать, как кожа под глазами стягивается, а сами глазные щели начинают деформироваться.
Именно тогда детдомовец впервые серьезно обеспокоился за будущее собственного лица. Вынимая из кармана синей пижамы восьмигранное зеркальце и критически вглядываясь в него, он со страхом отмечал, что…
Правая глазная щель расширилась, почти округлилась…
Левая, напротив, сузилась до щелевидной формы, словно у наций Востока.
Переносицу, в центре горбинки, пересекал глубокий и толстый рубец.
Рубцы поменьше и многочисленные точечные поднимались высоко на лоб и пятнали щеки.
Какое счастье, что Рязанцев хотя бы успел, когда Ишов плеснул в него кислотой, инстинктивно зажмуриться и сохранил глаза!
И тем не менее Умелец хотел и продолжал верить, усиленно убеждая себя, что со временем следы химического ожога в большой мере сотрутся, загладятся.
Верил — пока не произошел инцидент в курилке…
Как и многие его сослуживцы, детдомовец страдал известной пагубной привычкой, отравлявшей легкие: приучился к сигарете еще в ПТУ, а позднее, работая на заводе (деньжата там появились поболе стипендии), уже дымил весьма основательно. В армии, на солдатском семирублевом денежном довольствии, которое к тому же постоянно реквизирировал на корню старшина — на приобретение утюгов, спортпринадлежностей, ткань для подворотничков и много иного, — с куревом у Рязанцева дела обстояли куда хуже. Так что на первых месяцах службы, в редкие минуты отдыха, Умелец чаще всего скромно подсаживался в уголок курилки, где остальные солдаты делились новостями из писем и разглагольствовали о райской жизни после «дембеля», при сем щедро изничтожая табачные изделия, и молча ждал.
Ждать он умел.
И порой его угощали целой сигаретой или оставляли солидный бычок — окурков Рязанцев не подбирал и из чувства своеобразной гордости сам сигарету никогда не просил. Но — не всякий раз фартило — порой безденежному солдату приходилось «натощак» слушать разговоры о Доме, которого в роте, да и во всей части, не было только у него одного.
…Взращенный без семейного очага и ласки порой всю жизнь потом чувствует себя ущербным…
В госпитале Умельцу с куревом было проще: многие офицеры, узнав о его несчастье, отмеченном на лице, охотно оделяли рядового сигаретой-другой, а вот в санчасти пришлось бы совсем худо, если бы только старшина роты не выдал Рязанцеву его «кровные» рубли — дендовольствие за прошедший месяц, освободив от какой-то очередной дани. Впрочем, эти невеликие деньги закончились как раз перед выпиской и возвращением в подразделение.
А накануне, на одном из построений роты, Ишов сам предупредил весь личный состав: «Если только какая б… на Рязанцева пальцем покажет, или обзовет, или вообще — лично, вот этими руками придушу!» Увы, «отеческий» совет дошел не до всех: четверо самых крепких солдат в тот день втихую были засланы на мясокомбинат, зарабатывать колбасу для дня рождения комбата, и в казарму возвратились только к вечерней поверке.
Через сутки же один из этих крепких — тот самый здоровяк, который в начале призыва какое-то время отбирал у детдомовца хлеб, — похвалялся в курилке:
— Перед самой армией я отцу как следует рожу наквасил, когда он в очередной раз домой «на рогах» приполз. Ох и п…дил: за все сквитался! И приду домой — с порога опять сразу неслабо в пятак получит! Пусть, гад, привыкает, кто теперь в доме будет хозяин!
— Не-е… Какой ты хозяин, — неожиданно для всех вдруг прервал угрожающий монолог здоровяка Рязанцев. — Тут родителя-то отдубасить маловато… Ты вот сначала Свой Дом заимей… — И мечтательно добавил: — Эх, если бы у меня отец был… Любой, какой-никакой, я б его никогда и пальцем не тронул.
— Ну, ты, подкидыш! — неожиданно взорвался в ответ на укор здоровяк. — Ты гля, как он хайло разинул! Твое дело сиротское: получил в рожу кислотой — и сиди, помалкивай!
— Ты че, офонарел? — ткнул его в бок сосед-ефрейтор.
— Он и так ни за что пострадал, — заступился за Рязанцева еще один солдат. — И вообще, разве не слышал, что ротный сказал…
— Да ср…л я, кто там чего сказал! — не дослушав, перебил защитников Умельца вконец разозленный здоровяк.
— Ни за что, говоришь? А вот не хрена было по подвалам отсиживаться! В учебке — учись, а то ишь, хитрож…пый, пригрелся под боком у старшины! И туда же: отец! У него! Пальцем не тронул! Зато мой предок чуть что — за ремень и годами не просыхал! Да я б такого родителя… — И окончательно добил детдомовца внезапной фразой: — А ты и сам-то теперь отцом навряд ли будешь!
