Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12
— Да, друг мой, идите сказать ей, что я продолжаю настраивать в ее пользу принцессу, но что она меня больше не увидит.
— Почему же?
— Потому что я хочу попытаться излечиться от своей несчастной страсти. Ваша сестра меня не любит, и я в этом слишком убедился. Я уже не молод и не расположен стать жертвой добродетели. Любовь не позволяет девушке, столь добродетельной, как она, заходить далеко. Она не дала мне даже единого поцелуя…
— Я бы этому не поверил.
— Поверьте. Я должен на этом кончить. Ваша сестра слишком молода, и она не знает, чему она подвергается, поступая таким образом с мужчиной влюбленным и моего возраста. Скажите ей все это, не пытаясь давать ей советов.
— Вы не поверите, насколько это меня огорчает. Может быть, ей мешает присутствие Эмили.
— Нет, потому что я часто уговаривал ее, будучи тет-а-тет. Я должен, наконец, излечиться, и если она меня не любит, я не хочу ее добиваться ни с помощью обольщения, ни из благодарности. Упражнения в добродетели ничего не стоят в девушке, которая не любит; она может почувствовать себя неблагодарной, но ей нравится приносить себя в жертву из благодарности; но это предрассудок. Как вы оцениваете свое будущее?
— Очень хорошо, с тех пор, как она уверилась, что я на ней женюсь.
Мне было досадно, что я начал с того, что выдал себя за женатого, потому что, будучи охваченным чувством, я пообещал бы ей жениться, даже без намерения ее обмануть. Меникуччио ушел, огорченный, и я направился в Ассамблею Аркад в Капитолии, где маркиза д’Ау должна была представлять свою пьесу. Это была молодая француженка, которая находилась в Риме вместе со своим мужем, славным и обаятельным, как она, значительно уступающим однако ей по части ума. Эта маркиза обладала даже гениальностью; я завязал с этого дня с ней близкое знакомство, однако без малейшей мысли об амурах; я охотно отдавал это место французскому аббату, который был до безумия влюблен в нее и ради нее забросил все свои дела.
Принцесса Санта Кроче говорила мне все время, что даст мне ключ от своей ложи, когда я захочу отвести в оперу этих девушек, даже без нее самой, но когда она увидела, что прошла неделя без того, что я туда приходил, она начала верить, что я совершенно сломлен. Кардинал полагал, что я влюблен, и одобрял мое поведение; он предупредил меня, что руководительница мне напишет, и оказался прав. Она написала мне на восьмой день записку, короткую и учтивую, в которой просила меня прийти и вызвать ее в приемную. Я счел, что не могу отказаться.
Поскольку я вызвал ее одну, она спустилась в одиночку в десять часов утра. Она начала с того, что спросила меня, почему я так внезапно прекратил свои визиты.
— Потому что я люблю Армелину.
— Эта причина была единственной, что заставила вас оказывать нам честь своими визитами; иначе трудно понять, как это же соображение может привести к противоположным результатам.
— Так и должно быть, мадам; потому что, когда любят, испытывают желания, и когда желают понапрасну, страдают, и продолжительное страдание делает человека несчастным; так что вы видите, что я должен делать все, от меня зависящее, чтобы прекратить это положение.
— Я вам сочувствую и вижу, что вы поступаете разумно; но если дело обстоит так, как я думаю, позвольте вам сказать, что вы должны уважать Армелину и не должны, бросая ее подобным образом, давать повод всем девушкам этого дома выносить суждение, прямо противоположное действительности.
— Что могут подумать?
— Что ваше отношение было не более чем каприз, и что вы бросили ее, как только получили удовлетворение.
— Это было бы верхом злопыхательства; но я не знаю, что здесь поделать, потому что для того, чтобы мне справиться с моим безумием, у меня есть только это единственное средство. Или вы знаете другое? Будьте добры назвать мне его.
— Я не слишком хорошо знакома с этой болезнью, но мне кажется, что постепенно любовь переходит в дружбу и во всяком случае люди успокаиваются.
— Это верно, но для того, чтобы любовь стала дружбой, она не должна быть внезапно прерванной. Если объект любви ее не бережет, любящий приходит в отчаяние, и объект становится для него либо ненавистным, либо безразличным. Я не хочу ни приходить в отчаяние, ни начать ненавидеть Армелину, которая есть ангел красоты и добродетели. Я хочу быть ей полезным, несмотря ни на что, и более не видеть ее, и я уверен, что это не может ей не нравиться, потому что она должна была понять причину моего гнева. Это не должно повториться.
— Вот как обстоят дела; я была в неведении. Они меня все время заверяли, что ни в чем вам не отказывали, и что они не могут догадаться о причинах того, что вы не хотите более приходить с ними повидаться.
— Либо из-за застенчивости, либо из осторожности, либо из боязни меня огорчить, они вас обманывали; но вы заслуживаете того, чтобы знать все. Моя честь требует, чтобы я вам все рассказал.
— Я этого хочу, и я заверяю вас в своей скромности.
Я рассказал ей в деталях все дело и видел, что она прониклась сочувствием. Она сказала мне, что ее принцип — не думать никогда о дурном без явной очевидности, но, зная о людской слабости, она никак не могла поверить, что мы держим себя в столь жестких рамках почти три месяца, что мы видимся каждый день.
— Мне кажется, — сказала мне она, — что меньше зла в поцелуе, чем в скандале, который причиняет ваш уход.
— Но я уверен, что Армелину он не беспокоит.
— Она плачет каждое утро;
— Эти слезы могут происходить из тщеславия или, возможно, от огорчения, которое ей может причинять мысль о моем возможном непостоянстве.
— Это не так, потому что я пустила слух, что вы больны.
— И что говорит Эмилия?
— Она не плачет, но она очень грустна, и мне кажется, что, говоря мне все время, что если вы не приходите, то это не ее вина, она хочет сказать, что это вина Армелины. Доставьте мне удовольствие прийти завтра; они умирают от желания увидеть оперу Алиберти и оперу-буффо в Капраника.
— Хорошо, мадам, я приду завтра утром завтракать, и завтра вечером они увидят оперу.
— Я очень рада, я благодарю вас. Могу я сообщить им эту новость?
— Я даже прошу вас сказать Армелине, что я решился вернуться, чтобы ее увидеть, лишь в силу того, что вы мне здесь сказали.
Как же была рада принцесса, когда я передал ей эту новость после обеда! Кардинал знал, что так и должно было быть. Она сразу дала мне билет в свою ложу на завтра, и отдала приказ на конюшню прислуживать мне в ее ливрее.
На следующий день, когда я вызвал Армелину, Эмилия спустилась первая, чтобы успеть сделать мне упреки относительно моего поведения; она мне сказала, что мужчина не может так поступать, когда любит, и что я дурно поступил, рассказав все начальнице.
