Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года
Пока такой временный план. Мне (и другим академикам-химикам) ехать куда-нибудь в санаторий в район Поволжья — лаборатории пока не трогать, так как оборонная работа идет и должна продолжаться.
Москва все-таки эвакуируется — особенно дети. Эвакуация идет, в общем, более чем сносно, а в значительном числе случаев хорошо.
Опасаются, что немцы остановились, подготовляя новое нападение на Москву (газы!) и бомбардировку типа лондонской. Думаю, что возможно, что произойдет что-нибудь вроде 1918 года <на Украине>, когда рухнули сопротивление и их <немцев> сила — сразу и неожиданно для людей, находившихся в нашем положении. Тогда в Киеве я лично был к этому подготовлен, так как в Германии побывал Франкфурт[125] и привез нам мрачный прогноз их силы — неожиданный для всех. Ему даже не все верили.
Сейчас положение немцев еще более безнадежное. Газы и урановая энергия — все эти возможности есть и у нас. И это очень обоюдоострое средство.
Сегодня буду стараться с А. П. <Виноградовым> свидеться с Вольфковичем[126] и Шмидтом.
Вчера еще много времени заняло — обращение от ВОКС[127] об организации выступления советских ученых для Англии. Мое личное <обращение> я переделал[128]. Обращение советских ученых к английским связано с подписанием Молотовым и Криппсом военного договора между Англией и Советским Союзом[129].
16 июля, утро. Среда.
Вчера все решительно изменилось, и мы сегодня едем в Боровое Акмолинской области в санаторий. Об этом мелькала у меня <в> эти дни мысль как о возможном.
Утром вчера в радиоцентре <состоялось> мое обращение к английским ученым в связи с заключением военного договора с Англией. Очень порядочная, культурная публика и симпатичная старая ирландка-диктор. Их сильно сократили транспортом — <осталось> две машины.
Оттуда <направился> в Академию в Химическое Отделение <на встречу с> Вольфковичем. Выяснилась полная неразбериха — такая картина, что о всяком решении, даже в пределах разрешенного, требуется одобрение Совнаркома. Шверник стоит во главе эвакуации <во время> войны. Решения основные например, переезд в Томск Химического Отделения — считаются не подлежащими изменению. Жизнь возьмет свое, так как в такой абстрактной форме оно <решение> нереально — но масса всяких затруднений. Должна быть нетронута оборонная работа и тому подобное.
Выяснилось, что 16-го идет детский поезд в Боровое — говорят, чудный санаторий, — и прикрепили <к поезду> мягкий вагон для академиков — старых и т. п. Решил ехать, так как это ближе <Томска> и, может быть, — как я думаю осенью выяснится несколько положение, <так> что вернусь в Москву, а не в Томск.
Были Т. Е. Каминская с С. Г. Цейтлин — последняя <рассказывала> о бомбардировке Минска и бегстве <населения> оттуда. Об этом ничего и нигде не говорится в печати.
Очень большое недовольство осведомлением по радио <о ходе> военных действий. По-видимому, армия на высоте: русский солдат теперь и раньше был <на высоте>, были и офицеры на высоте. Командование исчезает.
Общее удовольствие, что отошли от Германии, и очень популярен союз с Англией и демократиями.
Идут аресты — по-видимому, в связи с нападением <Германии> и фашизмом. Между прочим, <арестован> геолог Мирчинк — хороший геолог, но морально не высокий человек.
17 июля. Станция Буй.
Вчера выехали[130]. Едем в совершенно исключительных условиях — в купе мягком (Наташа и я внизу, Аня и Прасковья Кирилловна наверху). Катя в среднем отделении в другом вагоне. Поезд для детей академических служащих около 500-600 <детей>. О положении на фронте <ничего> не знаем.
18 июля. Пятница. Станция Свеча.
Всю ночь стояли на разъезде после Шарьи — пропускали ряд военных поездов с людьми и оборудованием, военным. Идут с огромной скоростью на фронт; как критерии неразберихи — отвод техники и т. п. с Урала.
Свеча <в> 817 километрах от Москвы и <в> 138 — от Вятки (Киров). Ужасно неприятное впечатление у меня от замены исторических названий городов: Горький — Нижний Новгород, Молотов — Пермь, Калинин — Тверь. Из них Пермь наиболее древняя? Связанная с нерусской старой культурой.
Едем в детском поезде. С нами на станции стоят еще два таких поезда один из Ленинграда.
В общем, организовано хорошо.
Из академиков и членов-корреспондентов едут с семьями — Зелинский, Борисяк, Мандельштам, Струмилин, Лейбензон, кажется, дочь Деборина.
Поражает полное отсутствие сведений о войне — с Москвы; даже в городах не знают. Наши последние сведения из газет <относятся к> 16.VII. Здесь меняются паровозы — простояли еще несколько часов.
18 июля. На пути от Свечи.
Наконец в Свече достали вчерашнюю «Кировскую Правду» от 17 июля первое <известие> после Москвы. Плохая — бездарная — информация; с этим приходится мириться. То же и в Наркомате иностранных дел. Серые люди. <Все одно и> то же, что видишь кругом. Партия-диктатор — вследствие внутренних раздоров — умственно ослабела: ниже среднего уровня интеллигенции страны. В ней все растет число перестраховщиков, боящихся взять на себя малейшую ответственность.
Выехавши из разъезда после Свечи, мы обогнали поезд с детьми, <вышедший> из Ленинграда 5 июля с направлением на Киров. Очень вероятно, доберутся сегодня.
Обогнали на станции Свеча поезд с детьми — беженцами из окрестностей Витебска: выехали «без всего»; собирали <деньги> на покупку еды для них; пищу — провизию — купить было возможно.
Помимо эшелонов войск везут автомобили, которые всюду берутся на войну; по-видимому, <везут> танки, аэропланы и т. д. Северная дорога состоит из одного пути; нас объезжают. Множество разъездов. Очевидно, это сделано загодя?
19 июля. Разъезд № 2 Коса.
Вчера стало известно — по радио (<слышал> Струмилин), что не действует московская станция Коминтерн. Это единственное мощное радио в Москве.
Очень интересный разговор с Ник. Фед. Гамалеем[131]. Приятно было видеть чисто украинский благородный тип. Гамалея считает вирусы живыми. Он считает испанку (инфлюэнцу) за вирус.
19 июля. Разъезд № 11 Лаваны.
Чудный солнечный день. Видны отроги Урала. Никогда не думал, что еще раз увижу Россию вне Москвы и ее окрестностей.
20 июля, утро. Станция Георгиевская и дальше.
Начался эрозионный ландшафт — холмистые увалы.
В 10 часов 10 <минут> приехали в Пермь (Молотов). Переправились через Каму. Я был здесь последний раз до революции — мне кажется, но сомневаюсь, в 1916 году; не останавливался. Когда я сделал поездку по Каме до Нижнего выехал из сольвийских заводов? Кама тогда — цвела, липовые леса; я понял впервые <тогда>, что Кама — есть Волга. Южнее Саратова я не был.
