Гарри Табачник - Слава не меркнет
На некоторое время воцарилась тишина. Было слышно, как вдалеке ухают орудия, затем пронзительно
завыли сирены, возвещая отбой.
— Иногда я думаю о том, что есть ряд вещей, которых мы просто не имеем права не делать, хотя бы
потому, что живем в это время, а не в другое, — проговорил Дуглас.
— Понимаю, что ты хочешь сказать. — Пумпур, энергично жестикулируя, быстро произнес: — Мы как
те, кому в наследство достался старинный особняк, полный картин, скульптур, книг. Сейчас мы живем в
нем, мы его хозяева, но нам предстоит в полной сохранности передать его тем, кто будет жить после нас.
Правильно?
Дуглас кивнул.
— А раз так, — продолжал Пумпур, — сейчас мы несем полную ответственность за то, чтобы никто в
нашем доме не баловался спичками, чтобы пожар не испепелил его...
— Да, мы очень за многое в ответе. — В отличие от Пумпура Дуглас говорил спокойно, неторопливо.
Лицо и руки его оставались неподвижными. Но за этой кажущейся бесстрастностью таился бурлящий
поток мыслей и чувств. — За очень многое, — повторил он. — За все, что досталось нам от живших
раньше, за все, что они построили, открыли, совершили... Они как бы говорят нам: теперь ваша очередь.
В этом наш долг перед жизнью. И коммунизм если построим — тоже долг. И хвалиться тут нечем.
Посмотрев на Хулио, он улыбнулся. — А ты нетерпелив. Честно говоря, так мне и самому не терпится.
Хочется дать им... [56]
— Не говори. Во сне только это и вижу. .
Они вели беседу откровенно, как могут говорить только люди, поверившие друг в друга, волнуемые
одним и тем же. И после этого они, конечно, не могли не стать друзьями.
Ночь кончалась. В освобожденные от маскировочных штор окна хлынули первые лучи солнца.
— Сил пока у нас с тобой маловато, — заключая разговор, сказал Дуглас. — Поеду к Старику...
Старик находился в это время в Валенсии. Об этом человеке еще будет написана не одна книга. Он
заслуживает того. Пока же можно сказать лишь, что присутствие Павла Ивановича Берзина, главного
военного советника при правительстве республиканской Испании, его ум и энергия оказали неоценимую
помощь боровшейся за свободу республике.
Павел Иванович встретил Смушкевича как старого знакомого. Яков Владимирович уже виделся с ним, разговаривал по телефону, когда прибыл в Альбасете.
— Ну, рассказывай, что повидал, — сказал Берзин, — с чем приехал? Ведь тебя так просто с аэродромов
наших сюда, в Валенсию, калачом не заманишь.
Смушкевич рассказал о том, что необходимо для организации воздушной обороны Мадрида. Павел
Иванович внимательно слушал, изредка прерывая его короткими точными вопросами. Временами он
вставал из-за стола и прохаживался по комнате. Высокий, прямой, с сединой на висках. За эту седину, первые следы которой пролегли в темных волосах в тот далекий год, когда шестнадцатилетнего
мальчишку нещадно выпороли шомполами казаки, его и называли Стариком. [57]
«Какой он старик? — подумал Смушкевич. — Дай нам бог всем быть такими стариками...»
В конце разговора он попросил Павла Ивановича передать в Москву просьбу летчиков ускорить
присылку самолетов.
— Поверь мне, и там, в Москве, и мы тут делаем все, что в наших силах, чтобы вам не сидеть на земле,
— произнес Берзин.
В эти дни вилла Фринка-де-лос-Льянос на окраине Альбасете, принадлежавшая какому-то сбежавшему
маркизу, каждый день принимала необычных гостей. Здесь теперь находился штаб советских летчиков-
добровольцев.
На дороге, ведущей к вилле, машина, в которой вместе с Дугласом ехали начальник штаба Федосеев, комиссар Гальцев, Пумпур, затормозила, и шофер крикнул:
— Русос, пилотос...
— Вива! — радостно провозгласил часовой, подняв руку в республиканском приветствии. Машина
тронулась дальше.
Летчики переглянулись. Вот так проверка! Дуглас попросил остановиться. Все вышли из машины и
направились к часовому. Тот все еще продолжал улыбаться. Дуглас протянул ему свои документы.
— Си... Си... Русос пилотос... Вива! — часовой и не думал даже разглядывать бумаги. Подумаешь, печати! Тут русские камарады, и это в тысячу раз вернее всяких печатей. Русских он узнает сразу, а
печати ему не нужны. Такое дружеское расположение к нашим людям, конечно, было приятно, но ведь
шла война...
— Камарадо... Герра... — собрав весь свой скудный запас испанских слов, летчики пытались втолковать
часовому, что сейчас нельзя верить только [58] словам, что война — вещь серьезная. Без всякого
энтузиазма и перестав улыбаться, тот наконец согласился просмотреть их бумаги, и машина покатила
вперед.
На стенах просторного зала висели рога оленей, кабаньи головы, на полу лежали шкуры медведей.
«Неплохим охотником, видно, был маркиз», — подумал Дуглас, оглядывая эту своеобразную коллекцию, которой хозяин, верно, очень гордился, потому что разместил ее в первом зале, чтобы сразу ошеломить
ею гостей.
«Ему здорово везло», — Дуглас вздохнул. Потянуло к себе, в дремучие белорусские леса. Посидеть у
костра, побродить по охотничьим тропам, выслеживая сторожкого зверя. Где-то в глубине дома запели.
Дуглас прислушался. Подхватив знакомый мотив, он пошел туда, откуда неслась песня.
За роялем сидел светловолосый парень, а вокруг него еще несколько человек. Судя по всему, это были
только что прибывшие летчики.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал входя Дуглас. — Ждали вас. Приехали вы как нельзя кстати.
Не теряя времени, Дуглас тут же нарисовал перед новичками четкую картину обстановки на фронте.
— Учтите, немецкие летчики — кадровые... Меняются каждые три месяца. Им близко, — говорил он. —
Вы должны об этом помнить и действовать предельно собранно, четко, без азарта, помнить, что на счету
каждая машина, каждый летчик. Понятно? Их надо бить, а самим возвращаться. Обязательно
возвращаться.
Рассказ командира группы дополнили Федосеев и Пумпур.
— Мадрид — это сейчас главное, — заключил Дуглас. [59]
Сердце республики билось тяжело. Его глухие, напряженные удары разносились по всему миру.
Франко объявил о предстоящем взятии столицы. В конюшнях Алькоркона, небольшого местечка под
Мадридом, уже стоял наготове белый конь, на котором он собирался въехать в город. Парад фашистских
войск был назначен на 7 ноября. Но в это время набатом прозвучал клич: «Лучше умереть стоя, чем жить
