А. Минаева - «Много писать мне мешали бои…»: фронтовые записи 1941-1945 годов
Я в коляске катать тебя буду,
Для тебя я цветов буду рвать.
В жаркий день, когда папа вспотеет,
Буду нежно платком вытирать (№ 7).
В конце концов, «случай» разрешается не гордым отказом-посрамлением девушки, отказавшейся любить калеку, а торжеством любви, но другой, настоящей и целомудренной, любви дочери к отцу. Жена вообще не участвует в мизансцене, где ее муж появляется в родном городе целым и невредимым героем: «Орден Красного Знамя сияет, / Расположен на левой груди» (№ 4).
Экскурс 4: «Как он через любовь погиб…»: судьба шофера Коли Снегирева в отражении фронтовой культуры. Песня про шофера Колю Снегирева, входящая в бытовой фольклорный репертуар до сих пор, восходит, по мнению B.C. Бахтина, к тексту сибирского поэта и прозаика П.М. Михеева, написанному им в 1930-е гг.57 Не знаем, насколько широко эта песня бытовала до войны, но в военное время она, очевидно, была достаточно популярна. В наших материалах ее вариант, дополненный сибирским колоритом («бураны алтайские», «по Шуйскому тракту», «у монгольской границы», «с далекой поездки из Бийска» и т. д.) переписан в блокноте Д.Д. Белова. Л.H. Пушкарев приводит в своей книги вариант песни о Коле Снегиреве, который исполнял запевала их роты Александр Козяр-ский. Этот вариант является своеобразной переделкой первоначальной песни о Коле Снегиреве в применении к военному времени. «Бураны алтайские» здесь заменяются «ветрами балтийскими»; характеристика шоферской жизни характеристикой «солдатской»: «там шеферская жизнь не легка» – «Где солдатская жизнь нелегка» (текст Козярского). Примет фронтовой жизни в тексте вполне достаточно: «В этом крае, разбитом войною»; «От советской границы к Берлину»; «С фронта ехал водитель домой» и т. д. Хоронят Кольку Снегирева «В том холодном немецком овраге», а Лелькин «студебеккер» «не ездит теперь, как бывало, над Вислой рекой» [курсив наш – A.M., О.Н .]. Актуальное для 1930-х гг. состязание отечественного АМО с импортным «фордом» сменяется на противостояние отечественного ЗИСа и американского «студебеккера». Очевидно, вариантов как самой песни о Коле Снегиреве, так и ее фронтовых переделок было немало, что поддерживалось и реалиями военной жизни: во время войны на машинах работало гораздо больше женщин, чем в 1930-е гг.
Текст из блокнота Белова Песня про шофера
Расскажу я про край, где
бушует, где машину заносят снега
где бураны алтайские дуют
там шеферская жизнь не легка
Есть по шуйскому тракту
дорога много ездят по ней
шоферов, но был самый
отчаеный шофер звали
Коля его Снигирев
Он машину трехтонную
Амо, – как невесту свою полюбил
Шуйский тракт у монгольской
границы, он на Амо своей изучил.
Там на Форде работала
Рая, и частенько над
шуйской рекой
Форд зеленый и грузная Амо
Друг за другом неслись
стрелой.
Полюбил как-то Колечка Раю
Полюбил где-бы она не была
Форд зеленый и грузная Амо
Друг за другом неслись как
Стрела
И призналась раз Раечка
Коле. Знаешь что думаю я
Если Амо Форда перегонит
То Раечка будет твоя.
Раз с далекой поездки из Бийска
Возвращался Коля наш домой
Вдруг здесь форд и веселая Рая
Мимо Коли промчалась стрелой
Коля вспомнил условия Раи
Коля вспомнил про из уговор
И тот час же рванулась
Машина, и завел свою
песню мотор.
Поворот, поровнялась машина
Коля, раи лицо увидал,
Улыбнулся и крикнул ей «Рая»
И мне позабыл <про – подпис .> штурвал.
Шла дорога, уклон над обрывом
под обрывом шумела река
и железной щукою Амо
Вниз кабины мелькнул и
пропал.
И на память лихому шоферу
Он и страха нигде не видал
на могилу положены фары,
и от Амо разбитый штурвал.
И теперь уже Форд
как бывало, не летит по
дороге стрелой. А идет он
как будьто усталый
и штурвал уже держит
рукой.
Текст Козярского из книги Л.Н. Пушкарева 58
Расскажу про тот край, где бушует,
Где машины заносит пурга.
Где балтийские ветры кочуют,
Где солдатская жизнь нелегка.
В этом крае, разбитом войною,
Много ездило там шоферов,
Но был самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирев.
Он машину – трехтонного ЗИСа
Словно брата родного любил,
От советской границы к Берлину
Все дороги на ней изучил..
А на Студе работала Лелька,
Часто-часто вечерней порой
Студ могучий с улыбкою Лельки
Мимо Кольки промчится стрелой.
Как-то раз Колька Лельке признался,
Но коварная Лелька была,
Посмотрела с улыбкой на Кольку
И по Студу рукой провела.
«Милый Коля, ты парень, что надо,
Но признаться тебе я должна:
Когда ЗИС Студебеккер догонит,
Тогда Лелечка будет твоя!»
Как-то раз уж вечерней порою
С фронта ехал водитель домой.
Студ зеленый с улыбкою Лельки
Мимо Кольки промчался стрелой.
Колька вздрогнул и сердце забилось,
Быстро вспомнил он свой договор,
В ту минуту рванулась машина,
И запел свою песню мотор.
Поворот – и машины сравнялись,
Колька Лельку в лицо увидал,
И забилося сердце у Кольки,
И на миг он забыл про штурвал…
Полетела машина, как птица,
Полетела прямо в овраг,
И последней мелькнула кабина,
Только слышен был голос: «Прощай!»
А в овраге – обломки да камни,
А по камням бушует вода.
В том холодном немецком овраге
Схоронили его навсегда.
И на память лихому шоферу,
Что машину, как ветер, гонял,
На могиле оставили фары,
И от ЗИСа погнутый штурвал.
И не ездит теперь, как бывало,
Студебеккер над Вислой рекой.
Смотрит Лелька будто устало
И не держит штурвала рукой.
Вариант Козярского, приведенный Л.H. Пушкаревым, интересен не только сам по себе. Песенная модель, согласно воспоминаниям Л.H. Пушкарева, была экстраполирована в саму фронтовую реальность: «Показательна дальнейшая судьба этой песни. Часть выполняла задание по охране моста через Вислу. На крутом повороте стоял обычный для тех времен фанерный памятник погибшему при бомбежке шоферу Анатолию Воронцову, 1922 года рождения. Козярский, увлеченный сходством ситуации в жизни и в песне, положил на могилу шофера руль и фары и своей рукой переписал на фанерный обелиск могилы песню о гибели шофера, изменив фамилию со „Снегирева“ на „Воронцова“»59. Случай, рассказанный, Пушкаревым, примечателен. Песенная модель становится основанием для ритуала, который как бы «прививает» песню к реальности.
Согласно воспоминаниям Л.H. Пушкарева, мемориальный памятник с рулем, фарами и песней-эпитафией, созданный Александром Козярским, не остался незамеченным и породил различные повествовательные отклики: «Проходившие мимо бойцы, конечно, не могли не заметить памятника, да еще такого необычного, с песней. Этот случай пробудил интерес к погибшему шоферу. Вскоре среди находившихся поблизости частей стал ходить рассказ о лихом шофере Тольке Воронцове, погибшем из-за несчастной любви»60. Здесь мы сталкиваемся с характерным случаем (ср. выше о подобных пересказах переделок «Огонька») действия одного из механизмов трансляции песенной традиции – «переводом» песенного текста в повествовательный прозаический.
