Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев
«Ишь, наконец-то засмущался, – подумал Александр Иванович Румянцев. – И так вот всегда, припрешь фактами, тогда засмущается, а то ведь будет врать без конца и краю, ох и бесстыжие… Ведь ясное дело, но вот уперся, и может толочь воду в ступе хоть год… Странно, что Шетарди не поставил его в известность об этом рескрипте, действительно посадил его в лужу, а сам чистенький… Вот и доверяйся после этого союзничкам…»
– А какие возможны другие способы для вознаграждения Швеции за понесенные ею убытки в этой войне? Что мне передать своему правительству? Ведь должна же быть какая-то уступка для показания дружеских чувств ее величества к Швеции…
Нолькен явно был растерян, не ожидая такого приема.
– Почему же Россия должна платить военные убытки, если она не нападала ни на кого, а лишь защищалась от нападения? Вы не забыли хода войны, господин Нолькен? Мы имеем право требовать возмещения наших убытков, а не наоборот… Об уступках нечего и думать. Ее величество ни пяди земли отдать не изволит и по милости Всевышнего нужды не имеет этого делать. Она еще раз подтвердила, что будет держаться во всем Ништадтского мира. А для безопасности своих границ Швеция может уступить остальную часть Финляндии.
Нолькен совсем не ожидал такого оборота дел, поморщился при этих словах князя Черкасского: правильно говорили, что этого князя следовало бы давно убрать со всех его постов, совершенно невозможно с ним ни о чем договориться.
– Мы готовы, господин Нолькен, вести с вами переговоры, но без посредства Шетарди, обойдемся без французов. Вы должны получить от своего правительства мандат вести переговоры самостоятельно. На другие условия мы не согласны, – резко подвел итоги конференции великий канцлер.
– Хорошо, господа. Я вскоре поеду в Стокгольм, чтобы обо всем доложить королю. Я засвидетельствую о вашем желании покончить с войной…
И действительно, Нолькен вскоре отбыл из Москвы, но не в Стокгольм, а в Фридрихсгам, к графу Левенгаупту. Этот приезд послужил причиной драматических событий, которые стали известными и в Москве.
А пока князь Черкасский, славившийся своим хлебосольством и богатством, пригласил всех конференц-министров к столу. Нолькен, конечно, раздосадованный, уехал, а собравшиеся долго еще обсуждали европейские дела.
Александр Иванович Румянцев, давно знакомый со знаменитым фельдмаршалом Ласси, воспользовался случаем, чтобы расспросить его о своем сыне Петре.
– О, это хороший солдат… Исполнителен, отважен, готов выполнить любое поручение. Но будущее – в его руках.
– Беспокоит он меня, молод еще, не сбился бы с пути истинного.
– Об этом не волнуйся, генерал. Он будет на моих глазах, не дам ему избаловаться.
Успокоенный Александр Иванович перевел разговор на самую злободневную тему: Елизавета венчалась на царствование, сколько было радости у всех сподвижников Петра, наконец-то все будет как в доброе старое время, когда прежде всего думали о благе России, а не о собственных выгодах.
За обедом, как всегда у князя Черкасского, обильным питием и яствами, разговор вертелся вокруг все тех же проблем войны и мира, высказывались и опасения, что всесильный Лесток, личный лекарь Елизаветы, может склонить ее ко всяким невыгодным условиям мира со шведами, нужно же ему отрабатывать свою пенсию, которую ему платила Франция за поддержку ее интересов при русском дворе.
Нет, от этих всесильных старичков ничто не было сокрыто: французский посол Шетарди болтлив, самоуверен, нет-нет да кому-нибудь проболтается о тайнах своего дипломатического ремесла, а потом тайное быстро становится явным в высоких сферах государственной власти. К этому много было способов…
Глава 4
Большая виктория
В небольшом финском городке Абове вот уже несколько недель велись переговоры о мире. Во главе дипломатической миссии России стоял испытанный в этих мирных боях Александр Иванович Румянцев.
Когда ехал сюда, он вовсе и не предполагал, что ему придется заниматься этими переговорами. Для другого дела послан был…Несколько месяцев тому назад в русском лагере, недалеко от Фридрихсгама, где расположились шведы, прошел слух, что русские офицеры немецкого происхождения ведут переговоры со шведами и таким образом чинят измену. Гвардейцы пехотных полков с криками «К ружью! Шведы! Шведы!» бросились к ставке генерал-майора Ливена, где действительно находились шведский унтер-офицер и барабанщик, прибывшие для передачи письма шведского посланника Нолькена французскому посланнику Шетарди, вытащили их и крепко побили. Солдаты набросились на ротмистра конной гвардии Респе и поручика Икскуля, вытащили их из палатки и с криками «Немцы изменяют и переписываются со шведами!» стали призывать весь лагерь принять их сторону и расправиться с немцами.
Решительные действия генерала Кейта воспрепятствовали дальнейшим беспорядкам в лагере: кирасиры и конногвардейцы были построены «в ружье», а пехотным гвардейцам крикнул, что все они будут расстреляны, если не отступят, то велит открыть по ним огонь. Это сразу сбило спесь с зачинщиков, которые тут же были арестованы… Связанные, проклинали своих сообщников, не поддержавших их:
– Вот вы теперь смотрите, как нас изменники немцы вяжут, и не вступитесь, а прежде не так было говорено.
Но это была лишь внешняя форма выражения протеста, который копился в армии, действовавшей против шведской армии в Финляндии. Ясно было, что недовольство было продиктовано прежде всего незадачливыми баталиями против шведов. И намек на положение русской армии был в рапорте генерала Кейта фельдмаршалу Ласси: «6 июня, в Троицын день, большая часть гвардейских офицеров обедали у меня; тут гвардии майор Чернцов рапортовал мне о ропоте гренадер на то, что берется в поход только по три гранаты на человека, и я в тот же час приказал употребить крайнее старание, взять в поход все гранаты, и о том дать знать гренадерам, и тем их успокоить. Но в то самое время, как я этим распоряжался, входит прапорщик гвардии Алексеев и репартует, что в лагере начинает умножаться шум и между солдатами проносится слух, что ядра по большей части не по пушечным калибрам, в конной гвардии патроны без пуль и в лагере в ставке генерал-майора Ливена находятся шпионы. За Алексеевым является гвардии майор Солтыков и репартует, что в лагере большой беспорядок: гренадеры пришли в лагерь конной гвардии и отбили шведского унтер-офицера и барабанщика, взяли их из палатки Ливена и отвели в свой лагерь, ищут также с криком своего офицера Икскуля. Я в ту же минуту побежал сам с находившимися у меня офицерами в их лагерь. Подходя к лагерю конной гвардии, я увидел толпу гренадер, также гвардейских и армейских солдат без ружья, при одних шпагах, а при самом входе в лагерь встретил одного гренадера и троих солдат пешей гвардии, которые вели ротмистра конной гвардии Респе; я отнял у них ротмистра и тотчас велел взять их под караул; чтоб навести на своевольников побольше страху, я приказал гвардии майору сейчас велеть сыскать попа, который бы исповедовал виновных, назначенных к немедленному расстрелянию; офицерам приказал идти к своим ротам и перекликать всех солдат, записывая отсутствующих. Услыхав это, все солдаты, бывшие в лагере конной гвардии, побежали в свои роты. Сам я с генерал-майором Чернцовым отправился перекликать пешую гвардию и нашел шведского унтер-офицера и барабанщика в гренадерской палатке и при них двоих гренадер с примкнутыми штыками на часах; часовые эти поставлены были по приказу подпоручика Щербакова, чтоб охранять шведов от дальнейших оскорблений; я велел их отвести обратно в лагерь конной гвардии. После переклички я приказал всем солдатам разойтись по палаткам, что и было исполнено, причем несколько человек я велел арестовать, потому что на них было указано как на зачинщиков смуты».
