Наталья Кончаловская - В поисках Вишневского
Речей на могиле не говорили — родные были против выступлений, и только один друг семьи Толстых, Леопольд Антонович Суллержицкий, мог позволить себе рассказать, почему Лев Николаевич завещал похоронить себя именно здесь. Там ведь под липой зарыта, по легенде, «зеленая палочка» любимого старшего брата Николая, на которой было написано таинственное откровение о том, что нужно сделать, чтобы люди не ссорились и не знали никаких несчастий… Мы с вами пойдем туда завтра, — сказал Николай Павлович. Он проводил меня до выхода и остался в музее, а я снова отправилась к Чулкову.
Разложив на столе папки с газетами и фотографиями, Игорь Петрович ждет меня оживленно-сосредоточенный, словно сделал какое-то новое открытие для себя, как это бывает у людей эмоциональных.
— Были в музее? — спрашивает он, приветствуя меня.
— Была. И знаете, очень взволнована…
Чулков сразу понял мою настроенность.
— Так вот вы представляете себе, с каким неизбывным интересом подходил к каждой вещи в музее Александр Александрович. Он внимательно всматривался в фотографии и портреты, разглядывал вещи, принадлежавшие Льву Николаевичу, его всем известную блузу (ее впоследствии стали называть «толстовкой»), которая ныне висит над его скромной железной кроватью…
Младший Вишневский, Саша, рассказывал мне, что отец подолгу простаивал в задумчивости в комнатах музея и очень сердился, если экскурсанты громко говорили или стучали ногами, нарушая тишину дома.
Он каждый раз, придя на могилу Толстого, стоял в молчании, словно сливаясь с окружающей природой, где витал бессмертный дух Толстого. Отец часто говорил: «Согласно диалектике жизнь и смерть неотделимы. И диалектика бывает жестокой…»
Я обращаюсь к Игорю Петровичу:
— Александр Александрович часто приезжал сюда с ружьем и, говорят, любил побродить по местам, где охотился Толстой.
Игорь Петрович вдруг рассмеялся:
— Знаете, мне кажется, что он надевал охотничьи сапоги и куртку, брал ружье и просто шел отдыхать на природу. Я, во всяком случае, ни разу не видел, чтобы он принес какую-нибудь дичь с охоты.
Я слушаю Игоря Петровича, и вспоминаю, как интересно и с каким энтузиазмом рассказывал Александр Александрович моему отцу о прелестях охоты на тяге или на току.
— Игорь Петрович, а есть у вас книга старшего сына Толстого — Сергея Львовича? Дайте ее на минутку.
Чулков снимает с полки книгу «Очерки былого». Я раскрываю ее на странице сто двадцать первой и читаю: «Отец в то время не только не был вегетарианцем, но без жалости убивал животное на охоте, так, например, подстрелив птицу, он так добивал ее: выдернет перо из ее крыла и вонзит перо ей же в голову. Нас он учил поступать таким же образом».
— Что вы скажете об этом, Игорь Петрович?
Чулков серьезно глядит на меня и потом раздумчиво произносит:
— Вот видите, как меняет время психологию человека. И это Толстой, переставший впоследствии есть мясо, и, конечно, тогда он уже не охотился. Думаю, что Александр Александрович, бродя по перелескам с ружьем, отдавал тогда дань именно этим взглядам Толстого… Я ведь, знаете, тоже не охотник: в молодости так неудачно отрубил голову петуху, что потом целый год не мог есть куриного мяса… Но что Александр Александрович любил с пристрастием, так это ружья, которых у него было много — целая коллекция. Помню одно ружье, подаренное маршалу Жукову командующим английской армией Монтгомери. Жуков потом подарил его Александру Александровичу. Он все собирался отдать его в ремонт на Тульский завод. А одно из знаменитых ружей они подарили ему с надписью: «От тульских оружейников».
А вообще в Александре Александровиче сочетались неожиданные качества: он обожал птиц и цветы и всегда восхищался нашими цветниками: «Сколько у вас цветов! Сколько солнца, радости! Молодец Чулков!» — говорил он, бывало, заехав к нам летом. И музыку любил и понимал. Причем ведь уж скольких знаменитых певцов и артистов он знавал и все-таки, приезжая в Ясную, он всегда охотно слушал самодеятельный больничный хор.
А как он относился к нашим сотрудникам! Помню, однажды на банкете с коллективом больницы Александр Александрович произнес такой тост:
«Я пью за тружеников яснополянской больницы, создавших здесь небольшой филиал Института имени Вишневского. Я пью за фактор времени. Не забывайте его, спешите усовершенствовать работу и, борясь за жизнь людей, всегда помните этот фактор, упустив который, можно упустить саму жизнь».
Игорь Петрович выбрал одну из разложенных на столе фотографий и сказал:
— А сейчас я хочу познакомить вас с еще одним из интереснейших участников яснополянской жизни. — Он протянул мне фотографию улыбающегося юноши-вьетнамца. — Это наш друг — хирург Нгуэн Хан Зы. Он ученик Александра Александровича, в течение четырех лет проходил практику в яснополянской больнице. Здесь он писал диссертацию, здесь начал оперировать самостоятельно, а потом уехал в Ханой, делал там удачные операции на сухом сердце с гипотермией — по методу Александра Александровича. Потом ушел на фронт и там применял методы Вишневского в боевой обстановке. Я собрал газетные статьи по этому поводу. Вот статья от 30 марта 1971 года в «Известиях» под заголовком «Вы научили меня мужеству». В ней приведено такое письмо Нгуэна Хан Зы: «Здравствуйте, дорогой Игорь Петрович и все мои яснополянские друзья! Я был дважды контужен взрывами американских бомб и чуть не погиб. Вы научили меня мужеству и стойкости… Если б вы знали, как мне помогает здесь практический опыт, полученный в яснополянской больнице. Я широко применяю новокаиновые блокады всех видов и местное обезболивание по методу Александра Васильевича Вишневского.
Ваш Зы».
В «Медицинской газете» от 5 сентября 1967 года в статье «Мы верим в победу» тоже приведено письмо Хан Зы: «Сейчас я возглавляю группу врачей, фельдшеров, медсестер и студентов, которые готовы ехать в любые края страны, готовы работать в любых условиях и любых местах, как потребует родина, готовы отдать ей свою жизнь для того, чтобы на нашей прекрасной, святой земле не было ни одного американского захватчика».
И Хан Зы отдал жизнь за свою святую землю: он был убит в джунглях в тот момент, когда оперировал тяжелораненого. Но за время войны Нгуэн Хан Зы сумел перевести на вьетнамский язык книгу Вишнев: ского и Шрайбера «Военно-полевая хирургия».
Мы рассматриваем с Игорем Петровичем фотографии, сохранившиеся от тех времен, и думаем о том, что ни вьетнамского врача, ни Вишневского уже нет на свете, но каждый из них оставил светлый след в разных концах земли, оставил свои знания, свои стремления, благороднейшие помыслы, в которые оба они вкладывали свою душу.
